Чуе не нужна способность для того чтобы навалять парочке уличных выскочек. Однако, оказывается, использовать гравитацию уже что-то сродни инстинкту и приходится заглушать в себе его усилием воли. Не то чтобы раньше ему не приходилось этого делать, ха, он один и тех руководителей, который довольно часто устраивает рукопашные спарринги с подчиненными и коллегами, а иногда он это делал просто для души. Когда удавалось выцепить, например, Гин. Так что недостатка опыта в этом у него нет, даже напротив, через пару минут тело уже само подхватывает, что нужно делать и более того, он начинает получать удовольствие от старого доброго мордобоя.

Пистолета у него с собой нет, только старые добрые ножи, которые он всегда носит при себе, но почему-то не хочется пачкаться в крови вот так сходу, да еще и на глазах у изумленной общественности в лице Эдогавы, не очень хотелось. Поэтому он не спешит доставать оружие, а развлекается тем, что быстро настигает противников, уворачиваясь от пуль, выбивает у них оружие из рук так быстро, что они не успевают ничего особо заметить и предпринять и приступает и выпусканию пара.

У этих конкретных бандитов нет навыков способных его хоть как-то развлечь, поэтому одного он сразу же сбивает с ног, второго впечатывает в ближайшую стенку, а третьему не везет больше всего, потому что ему достается захват шеи сзади, соответственно мало того, что он медленно чувствует как воздух покидает его легкие, но и в силу разницы в росте это происходит в не совсем удобном положении для его спины. Чуя не уверен, что кто-то из них умер, даже так, более чем уверен, что они очухаются через какой-то время, но если он правильно понял условия этой вселенной, то убийц нужно только вычислить, а не убить (иначе какие шансы у тщедушного детектива, серьезно?), значит эти трое - уже выбыли так или иначе.

- Тц.

Благодарность немного сбивает мафиози с толку, потому что... ну да, не то чтобы ему часто приходилось слышать это слово, хотя спасал он кого-то на регулярной основе и иногда массово. За дракона ему никто спасибо не сказал. Когда Чуя использовал свои способности для чьей-то защиты, то почему-то всегда это воспринималось как что-то само собой разумеющееся причем... им сами тоже. Так что на какое-то мгновение он зависает, пытаясь уловить за что его благодарят. Потом выдыхает и немного спускает шляпу вниз пряча глаза в ее тени.

Все еще находясь в некотором замешательстве, но уже гораздо более спокойный чем ранее, он внимательно выслушивает Ранпо и качает головой.

- А ты не особо часто бываешь в поле, да?

Вероятно, он даже более чем уверен, что если Эдогаву поставить перед выстроенной шеренгой из людей, то он сможет безошибочно назвать каждого, кто хоть когда-то крал в своей жизни конфеты, но по его словам совершенно очевидно, что его практически никогда не посылают "в поле". Полевая работа предполагала некоторые регламенты, уже давно усвоенные истины на случай если ты попал в ту или иную ситуацию. Это был опыт, который ты не можешь получить, если ты просто умный. даже если ты феноменально умный. Дазай умел совмещать и именно поэтому был так незаменим на заданиях. Эдогава? Эдогава по всей видимости был бы незаменим в полицейском участке и желательно чтобы задержания проводил кто-то другой. И по своей старой привычке, Накахара Чуя ну просто физически не может оставить одного человека, который настолько очевидно умрет в этой враждебной к нему среды примерно через три минуты.

- Это Европа, но очевидно твой приятель, который это описал любитель всего винтажного, - в тайне он надеялся, что это включало в себя винтажное вино. - Так что мы в жопе, потому что это где-то в прошлом в периоды большего беззакония, чем это есть сейчас.

Сейчас в Европе так же как и в Йокогаме правят бал свои организации. И своя организованная преступность там тоже есть, хоть и менее организованная, чем в Японии, ему ли не знать. Ему туда приходится летать решать вопросы сотрудничества с постоянно сменяющимися главами едва ли не каждый год.

- Четыреста девяносто семь человек, которых нужно найти, огромная площадь, на которой они могут располагаться, даже детектив не вычислит их за несколько часов, просто потому что они рассеяны. Очевидно, для начала, нам нужно место базирования и карта. Но можно найти их в той стороне, почему бы и нет.

Чуя прячет руки в карманы брюк и поворачивается к детективу спиной. Для него вполне очевидно, что Ранпо не будет пытаться ударить его в спину, просто потому что должен понимать, что не убьет а только разозлит. Не в тех они весовых категориях в плане боевых навыков.

- Пошли поищем, где можно остановиться.

не из игры, но для примера

Древнее золото было прохладным и безжизненным, никак не отзывающимся на прикосновение. Неприятная вещь, весьма неприятная; самое место такой — где-нибудь в гробнице или в века назад запечатанном святилище.
В тишине и темноте.
От нее не гнало прочь, как гнало от пропитавшегося ненавистью Васспарда, но держать в жилых комнатах сей артефакт Придд действительно бы не стал. Да и вообще держать в собственном доме. В отличие от барона Капуль-Гизайля, которому все было нипочем… если это «все» представляло собой огромную историческую и культурную ценность.
Лик Полночи и Полудня…
Или, как говорит виконт Валме, Рожа.
Что же, Полдень в лице Повелителя Волн находился здесь. Можно было, конечно, позвать Окделла, проверить заодно и вторую теорию… можно было бы, не будь промеж ними застарелой неприязни и отложенной в долгий ящик дуэли.
Чем реже приходится взаимодействовать с Ричардом, тем лучше.
Если сейчас ничего не получится — тогда можно и задуматься.
Взять маску для экспериментов Арлетта позволила, почти не задавая вопросов. Очевидно сочла: в одиночку Валентин ничего предпринимать не станет… а уж сын-то ей обо всем расскажет, не правда ли?
Придд против такого хода мыслей не возражал. Иметь эту женщину в союзниках было совсем не лишним… а Арно если что матери и расскажет, то далеко не все.
Не сдал ведь ей, что друг продолжает пить шадди с сахаром, так и не распробовав до конца чистую горечь.
И не сообщил о том, что на самом деле произошло у полыньи…
— Помяни хоть клячу, — посоветовал Валентин переминающемуся с ноги на ногу Савиньяку, аккуратно закатывая левый рукав. Тишина в комнатах неожиданно начала действовать на нервы своей… мертвенностью. — В последнее время ты поразительно обходишь ее своим вниманием.
Обнажившийся шрам на предплечье был еще одной загадкой, которую Придд безуспешно силился разгадать. Оставшийся еще после встречи с вернувшимся братом рубец уже несколько раз вскрывался сам по себе — на Мельниковом Лугу, тогда в Васспарде… сейчас же выглядел давно и прочно зажившим. Ну да это ненадолго.
Если догадка верна, то воздействие способна оказать именно кровь эориев. Которая однажды уже указала на старое святилище в Гирке, которая позволяла чувствовать воду, видеть звезды зелеными… и которой за последние годы пролилось без меры.
И чутье Валентина говорило, что еще прольется. Не в последнюю очередь потому, что герцог Алва явно что-то задумал… по обыкновению не спеша делиться своими планами.
Он искоса взглянул на маску, даже не пытаясь распознать смутные образы, отражаемые металлом. Протертое вином лезвие ножа легло на кожу прохладно — надавливая еще совсем слегка.
— Если поймешь, что со мной происходит нечто, чего происходить не должно…
Меры предосторожности были оговорены заранее, однако Придд предпочел повторить еще раз. Чтобы точно исключить всякую вероятность ошибочных действий.
— …футляр с письмами на моем столе, открывается одновременным нажатием на крайнее правое щупальце спрута и третий по счету слева гребень волны.
Выслушав ответ — почти улыбнулся. И вновь посерьезнел, еще раз пробежавшись, уже мысленно, по своему нехитрому плану действий.
Валентин не любил идти сквозь мутный ил — ощупью, даже приблизительно не представляя, чего ожидать от каждого шага… вот только сейчас не видел иного выбора. Знал, что рискнуть необходимо; иначе упустит пусть зыбкий, но шанс хоть что-то понять в тех странных событиях, что происходили вокруг все чаще и чаще.
Резко взбесившийся под ливнем серый мориск, ни до, ни после не позволявший себе подобного поведения.
С завидным постоянством возникающий из ниоткуда лебедь.
Песня альт-вельдерских тростников, в которой как ни старайся, не разберешь слов.
Укрепляла в решении и уверенность: многое мог знать старший Савиньяк, у которого находилась Рассветно-Закатная маска. Что-то он выяснил с ее помощью, чем-то она ему помогла! Однако Лионель всегда только спрашивал, не делясь тем, что разузнал сам, и на его откровенность рассчитывать было нечего.
В друзья же ему Валентин и не набивался, довольствуясь положением ценного и способного подчиненного.
Быть полезным, быть надежным, быть тем, без кого невозможно обойтись…
По шраму он резанул хладнокровно, не поморщившись. Подставил вторую руку. Тепло поползло к пальцам, кровью коснулось гальтарского золота…
Темные камни на миг вспыхнули, будто поймав отражение солнечного луча.
А может, это только показалось.

Тишина. Блаженная тишина. Никаких больше голосов, никаких приказов, только размеренный гул — едва заметный — на краю сознания. Гул не требует ничего. Никого не славит. Не уверяет в вечной любви, в абсолютном принятии взамен на еще один голос в хоре, поющем осанну, на еще одни руки, отнимающие жизни неверных. Гул просто есть. Как воздух, как небо.

Опасность… миновала?

Нет. Нет. Микелле смотрит на свои руки, и снова видит кармин. Окунает голову в ручей, и вода уносит запах гоблинов и нечистот, пропитавших развалины храма Селунэ — не весь, не сразу, но уже лучше. Запах живого, жидкого железа и соли остается. Течение подхватывает и растрепавшуюся зеленую нитку, прячет среди водорослей. Микелле помнит, как протянул Альфире целую охапку, как ее когтистые пальцы бережно перебирали дреды, оплетали их.

— Вот так. Не туго?
— Нет, что ты. Как я выгляжу?
— Прекрасно. Теперь ты еще больше похож на друида. Однажды я и о тебе сложу песню, вот увидишь! То есть услышишь.

Она улыбалась так заразительно. А все, что осталось — истерзанное тело, отданное воронью, да лютня в рюкзаке.

В лагере полно народу. Полно голосов. Не вгрызающихся прямо в мозг жирными мерзкими пиявками — щекочущих уши. Нормальных, естественных. Некоторые говорят о нем, о Микелле. Кто-то назвал его бедолагой. Кто-то презрительно щелкнул языком. Но каждый взгляд, каждый звук подтверждает — он не один. Он снова не один.

Проснется ли Микелле и в их крови?

Он обводит лагерь взглядом, отчаянно ищет подтверждения, что на этот раз все будет хорошо. И находит. Пса, который залает. Воинов — высоких, широкоплечих. Их много. Тот, пятнистый, что вел всех, когда они нашли Микелле. Тав. Тоже пятнистая, но иначе, сухая, как осенняя ветка, сердитая, как суслик. Лаэ’зель. Огромная, красная, пылающая. Карлах. Уилл, еще один тифлинг, отчего-то бесхвостый, дивно орудует рапирой, разминаясь. Шедоухарт все больше молится, но, когда она снимает кольчугу, под бледной кожей перекатываются мышцы. С лицом мягким, как старый, застиранный плед — возможно, самый опасный. Маг. Гейл.
Астарион тоже здесь. Он знал. Он видел. Он обещал молчать.

Микелле окружают не беззащитные овечки. Не его охотничьи угодья. И от этой мысли становится легче. Он не нападет, как не напал в ночи, проведенные в Изумрудной Рощи. Чудовище, спящее внутри, знает осторожность.

Пожалуйста. Пусть он не нападет.

Каждый на своем месте. Знает, чем заняться. Но у Микелле нет палатки, которую он мог бы поставить, пожитков, чтобы разложить вокруг. Только спальный мешок да плащ, который он сворачивает подушкой. Плащ красный, кровавый, принятый из рук уродливого карлика, и вместе с тем неуловимо уютный, родной.

«Отец…»

Мысль снова обрывается, лопнувшей струной, отнятой жизнью. Отец подарил ему плащ? Тот странный отец, который дал сыну имя Темный Соблазн? Который им, убийцей и чудовищем, гордился? Отец, чьего упоминания достаточно, чтобы вызвать волну страха и восхищения вдоль позвоночника?

Микелле досадливо морщится, но плащ оставляет на прежнем месте. Расправляет складочки со странной заботой. В ночь, проведенную с этим плащом в обнимку, Микелле спал спокойно — впервые за все время, что он помнил. Да и днем его тепло, обернувшее плечи, ощущалось приятно. Как заботливые, любящие руки.

Не зная, чем еще заняться, Микелле выходит за кольцо света, рыжего, как и он сам. Бродит вокруг в синих сумерках. По траве, разбегаясь из-под ног, прыгают кузнечики. Может, в самом деле, собрать трав? Если не лечебных, то хотя бы к чаю.

Альфире нравился его чай.

Что-то летит мимо и Микелле вздрагивает всем телом, вскидывается, отступает на шаг назад, поднимает руки, готовясь защищаться. Поворачивает голову. Секира! В дерево всего в паре метров от него воткнулась, мать его, секира!

Они узнали? Астарион не сдержал слово? Рассказал друзьям, кого они приютили? Назвал все имена, все прозвища, которыми наградили Микелле газетчики, живописующие очередное жестокое убийство?

Микелле резко разворачивается, уже складывая жесты для заклятья, но осекается. Слышит извинения. Перед ним Карлах — вблизи еще более огромная, пахнущая паром, потом и гарью. Чем-то безумно знакомым. В памяти всплывают смутные образы, но самой Карлах там нет. Только полутемное здание, железные перила под руками, гулкий звук шагов, рев печей внизу. Чужой широкий жест, обводящий все вокруг как свои владения. Кто-то что-то рассказывал Микелле. Показывал.

Карлах садится на землю и Микелле опускается следом. Втягивает носом воздух: вроде лесным пожаром не пахнет.

Карлах улыбается. Виновато, но все-таки тепло. Сидя, она не кажется такой огромной, но даже сейчас Микелле приходится задирать голову, чтобы смотреть в пылающие огнем глаза, а не между грудей, на свет, пробивающийся сквозь ребра. Узкие зрачки мечутся, облизывают черты лица с все большим узнаванием, складка между бровей становится все задумчивей, и внутри все холодеет.

А что, если она тоже знает?

Нет. Не похоже. Ни страха, ни враждебности Микелле не замечает. Может, она знала не Темного Соблазна, не Неспящего Ножа, а Микелле? Того, каким он был для соседей. Для пекаря, к которому заходил за хлебом каждый второй день. Для милой четы в доме по соседству. Ведь было же в его жизни и что-то кроме крови?

Микелле отводит глаза, задумавшись. Астарион строго-настрого наказал не называть никому больше те имена. Но все остальное? Что он может о себе рассказать?

Встречал ли он Карлах?

Он снова смотрит на нее. Пристально изучает. Сломанный рог, кудрявая грива волос — как у породистой кобылицы — ожоги, и эти огромные руки, каждая в обхвате больше, чем бедро Микелле.

Что-то… что-то… нет.

Не было в его жизни этого огня. Никаких горящих заживо, но не обращающихся в пепел тифлингов.

Он качает головой.

— Не знаю. Не помню. Все, что было до падения, размыто в лучшем случае.

Но хочет знать. Должен вспомнить. Чтобы отомстить тем, кто сделал с ним это, чтобы вернуть свое по праву.
Карлах… может, она поможет? Подскажет, хотя бы?

— Я из Врат Балдура… кажется. Из пригорода? Помню Стену. Травы, иглы… хирургические иглы, я имею ввиду.

Запах падали и вспоротых брюх, скальпель, медленно скользящий по еще дивой шее, вспарывающий трахею. Но об этом лучше умолчать.