Эта ночь должна была стать прекрасной. Великой ночью памяти. Ночью, когда еще один из детей Баала вернется в свою нечестивую колыбель. Мертвым — таким, каким ему и полагалось быть. Искупившим грех своего рождения — создания новой жизни — чистейшей, темнейшей кровью.
И надо же было одной паршивке все испортить.
О том, что кто-то из его убийц вел дела в обход Храма, Микелле давно догадывался. Не первый случай, наверняка не последний. И каждый такой самонадеянный дурак думал, что не попадется. Храм Баала всегда следил не только за собой. И когда в городе кто-то другой совершал убийства на заказ, они знали. Разбирали улики с лупой, узнавали почерк. Руку, которая писала кровью хвалу Баалу.
На сей раз следы привели к развалинам старого дома. К неплотно сидящему кирпичу, за которым прятали письма. К чьим-то слугам, пришедшим к условленному тайнику из Верхнего города, воровато оглядывавшимся. К глупой талантливой девочке, возомнившей о себе невесть что.
В том, чтобы убивать во имя Баала при первой возможности, не было греха. Грех заключался в утаенном от церкви заказе. В неповиновении. В отсутствии страха перед сыном Баала.
— Мой мерзопакостный господин, — старина Скелеритас, по своему обыкновению, возник за границей зрения. Склонился в почтительном поклоне, как и подобает дворецкому, — Наша дрянная змейка снова выползла на охоту.
Микелле поморщился. В этот день — а там более ночь — ему особенно не хотелось покидать подземный храм. Может, да ну ее? Пусть поживет еще. До следующего заказа. Нового акта непослушания.
— О, но вы еще не слышали, на чье убийство она дерзнула покуситься.
Скелеритас поднял когтистый палец кверху и торжественно замолчал. Он ждал внимания — и он его добился. Микелле, до того лениво следивший за ним краем глаза, повернулся всем телом.
— Рогатая мерзавка отправилась за вашей жертвой. За тем, от ненависти к кому у вас зубы сводит. За Энвером Горташем.
Микелле глухо по-звериному зарычал.
— Он не моя жертва.
Не его — но никто не имел права убивать Горташа. Не сейчас, когда он почти выдал Микелле последнее имя из списка. Его знания были слишком важны.
А потом, однажды, когда их унизительная сделка изживет себя… да, тогда Микелле оборвет его жизнь. Сам. Он заслужил. Увидеть ужас перед неизбежным в этих наглых глазах, почувствовать, как жизнь покидает тело. Ради этого он убьет Горташа голыми руками. И ни оружие, ни магия не разделят с ним этот триумф.
Скелеритас весело забулькал.
— Как скажете, милорд. Значит, вы готовы позволить ей…
— Нет! — выпалил Микелле как-то слишком быстро. И тут же почувствовал необходимость оправдаться. Не перед дворецким, конечно, перед самим собой: — Горташ еще нужен мне. Ты плохо справился со слежкой за следователями.
Все дело в безопасности культа. Ради нее Микелле вот уже полтора месяца выполнял поручения зазнавшегося мальчишки-бейнита, поверившего, что он — без пяти минут властелин мира, или, по крайней мере, Врат. Ради нее — и ничего иного.
***
— Ты считаешь, что это необходимо?
Гулкий, раскатистый голос наполнил храм. Спокойный, давно утративший волю к борьбе и жизни. Эхо когда-то великого убийцы, век назад едва не утопившего Побережье Мечей в крови. И все же, это эхо раскатов грома, когда-то сотрясших весь регион.
И эхо падения с огромной высоты до глубин Преисподней.
Брат Саревок редко приходил в храм лично. Его Трибунал гнил в уединении, как и полагается трупу эпохи ушедшей.
Обычно его визиты не радовали Микелле. Ему не нравилось смотреть снизу вверх на живое напоминание о том, насколько он — плоть от плоти бога, чистейшее дитя Убийства — невзрачен рядом с полукровкой-полусмертным. Но в Пир Луны Саревок становился желанным гостем. Однажды умерший, видевший воочию владения их Отца — кто лучше мог рассказать о смерти, которой сегодня воздавали хвалу?
И кому, как не ему, Микелле мог оставить церемонию?
— Да.
Микелле не нужно объяснять. Отчитываться. Он возглавлял этот храм, и его слово было законом.
Но Саревок понял бы. Он так долго вел свою игру, строил планы, путал следы. Он не мог не знать, как важно зачистить все свидетельства их преступлений.
Не мог не догадаться — с его-то умом.
— Тогда ступай, дитя. Я позабочусь о том, чтобы ночь памяти убийств прошла как должно.
Микелле кивнул. «Спасибо», — звучало бы неуместно. Он не просил — а Саревок не делал одолжения.
И пора бы ему перестать звать Микелле «дитя».
***
Путь по канализации всегда был быстрее, чем по поверхности. А сейчас, в зимние месяцы, жижа, хлюпающая под сапогами, казалась куда предпочтительнее льда, схватившегося там, где песок, соль и сапоги превратили снег в воду.
Микелле сдвинул люк, выбрался в темный подвал и закрыл за собой «дверь» в полу. Он неплохо изучил карту города, и до поместья Горташа — о том, где впервые за последние пару веков простолюдин сумел купить поместье в Верхнем Городе, во Вратах не знал только глухой, слепой отшельник, — отсюда было рукой подать. Увы, на улицу путь был заказан из-за слоя снега и льда.
Маленькому пушистому коту, с другой стороны, было совсем не трудно выбраться из чужого подвала на улицу. Шерсть спасала от мороза, а, обвалявшись как следует в снегу, он отбил и большую часть запаха.
Когда группа подвыпивших людей в богатых одеждах вышла ему навстречу, Микелле не волновался. Убийство кота во Вратах Балдура считалось плохой приметой. Никто не посмел бы навредить ему в этом облике.
— Арчи, смотри, какой милый котик! — миниатюрная брюнетка в соболиной шубе указала на Микелле.
— Фло, дорогая, зачем тебе этот бродяжка? Я подарю тебе прекрасного кормирского котенка. Такого пушистого! Ты с ума сойдешь от умиления.
— Но я хочу этого! — Фло обиженно надулась.
— Как пожелаешь, душа моя, — Арчи обернулся к слугам, — Джеймс, Винс, принесите этого кота.
Выгнув спину, Микелле зашипел. Он обещал, что запомнит этих людей, найдет их, убьет их семьи и их самих — но те, разумеется, не могли ничего понять. Подходили все ближе.
— Кис-кис, иди сюда. Не бойся.
— Госпожа Флорентина о тебе позаботится.
Дико замяукав, Микелле ударил по руке одного из слуг — Винс это был или Джеймс, его не заботило, — и дал деру. Он видел кровь, чуял ее — но впереди ждало куда более важное дело.
Каково же было его изумление, когда тонкие женские руки подхватили его под лапы и оторвали от земли.
— Попался!
