Пусть он живет.
Эхо чужой молитвы будит меня задолго до первых лучей рассвета. Я слышу её, растворяющуюся в сонной тишине, практически каждую ночь. Далёкую, отчаянную и заставляющую всё внутри волнительно сжаться. Когда-то давно многие из нас молились, и слова, подобные этим, слышались отовсюду. Казалось, такое упорство и единодушие придавало им ещё больше сил, давая надежду на то, что рано или поздно валар услышат нас.
Это было до того, как мы поняли, что от нас окончательно отвернулись.
Борясь с навязчивым предчувствием наступившей бессонницы, перекатываюсь на другой бок, сгребая под себя одеяло. Я остался один очень, очень давно. Последний из своего рода, застрявший здесь - ни для кого и ни зачем.
Из распахнутого окна доносится пение ночных птиц, и вся моя надежда на сон тает, как поздний снег, пригретый лучами по-настоящему весеннего солнца. По коже бегут мурашки: то ли от прохлады, то ли от только что пережитого сна. Если его и вправду наслал Лориэн, то у него просто ужасное чувство юмора.
Влажная простынь неприятно липнет к спине, и я спешу скорее покинуть постель, спасаясь от этого чувства. Подхожу к окну, выискивая в темноте сада тех самых птиц, а после натягиваю на себя привычно-зелёный костюм.
Дома Золотого Цветка больше нет: когда я наконец отправлюсь в Чертоги, мой род оборвётся, и будет так до тех пор, пока другие из нас не получат прощения. И всё же, застёжка на горле блестит в тусклом свете золотым отблеском, напоминая то ли солнце, то ли цветок. Пока я одеваюсь, сердце наконец успокаивается. Призрак терзающих меня сновидений растворяется, оставляя только тоску, орлиными когтями раздирающую меня изнутри.
Как и всегда в подобные ночи, я выхожу в сад, надеясь найти покой в тишине и безмолвии, устроившись на влажной траве в моём любимом уголке: у статуи, которую создал я сам. Но сегодня ни птицам, ни лёгкому шелесту крон не успокоить меня, и отчаявшись, почти час спустя, бессонный и злой, я уже коротаю время в библиотеке Эрестора с бутылкой эсгаротского красного, читая летописи Первой Эпохи.
Должно было стать легче, но я проваливаюсь в яму настоящего мазохизма, переворачивая страницы. Рисунки на них, пожелтевших и хрупких, заставляют сердце болезненно сжаться. Вот моя собственная работа: Невраст, на переднем плане главные лорды будущего Гондолина. И, конечно же, впереди всех, изображенный с самой большой любовью, прекраснейший из нолдор, лорд дома Фонтана, которого этот фонтан же и погубил. Он погиб страшной смертью, и, закрывая глаза, я раз за разом возвращаюсь к событиям того ужасного дня.
Дня, когда случилось Падение Гондолина.
- Бессонница не пойдет тебе на пользу, мой старый друг, - Элронд появляется в дверном проеме почти неслышно, и я вздрагиваю от неожиданности, но тут же беру себя в руки.
- Я бессмертен, - салютую ему кубком с вином, как ни в чем не бывало, и делаю новый глоток. Руки мелко дрожат, и мне приходится натянуть самую сладостную из своих улыбок, чтобы отвлечь внимание слишком мудрого друга. – К тому же, нынче мы живем в мире и благоденствии. Так к чему тебе воевода?
- Ты поэтому не спишь по ночам? – он подходит ближе и замирает, как всегда строгий и статный, внушающий ужас одним своим видом, не говоря уже о нотациях. Таким даже маленьких эльфят пугать - преступление.
- Видишь ли, в чем дело, - я осторожно закрываю книгу и откидываюсь на спинку стула. – С тех пор, как я приплыл в Средиземье, я могу все. Сразиться с самым опасным врагом, нырнуть с самого высокого водопада…
- Да, безрассудства тебе не занимать.
- Я не об этом, - с досады делаю еще один большой глоток. Элронд отвратительно прозорлив и заботлив, и за это иногда хочется его поколотить. Но нам не по статусу, да и мне по возрасту полагается быть мудрее. – А о том, что меня словно бы что-то хранит, понимаешь? Как будто бы я не могу умереть. И из ночи в ночь я лежу под одеялом и думаю: зачем я здесь? Что такого еще мне нужно совершить, чтобы вернуться обратно в Чертоги? Что Валар хотят мне сказать? Загадка. А ты знаешь, как я ненавижу недосказанности и загадки.
Элронд всматривается в мое лицо так, словно видит его впервые. Мы торчим здесь несколько морготовых столетий, и я прекрасно знаю этот его взгляд. Вино в больших количествах делает меня злее, а нравоучения от его светлости Владыки подкидывают дровишек в этот и без того неплохо разгорающийся пожар. Когда же он устраивается в кресле напротив, сцепив руки перед собой - весь такой во внимании, я едва сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза до затылка.
- Я не могу знать волю Валар, но от себя кое-что тебе сказать могу: во-первых, тебе пора перестать пить, - он тянется, чтобы забрать бутылку, но я, несмотря на дурман, проворно отставляю ее вне зоны досягаемости Элронда так, что ему остаётся только вздохнуть. – Во-вторых, тебе давно пора начать жить по-настоящему. Он не вернется. Мне жаль это говорить, но прошло так много времени. И мне горько видеть, как ты истязаешь себя пустыми надеждами.
Даже не дослушав, я прикладываюсь прямо к горлышку бутылки, демонстрируя этим невероятную дерзость и невоспитанность. Высечь бы меня за такое, да некому. И справедливости ради, Элронд и сам демонстрирует и дерзость, и невоспитанность, и валар знает, что ещё, раздавая мне советы, в которых я не нуждаюсь.
- Катись-ка ты к Морготу, Элронд. Ты и твои нотации.
Потому что, готов поклясться самим Эру Илуватаром, что сегодня во сне я слышал до боли знакомый голос.
***
Помню, как я уходил. Как мать вышла провожать меня на порог. С глазами, полными скорби и слёз, она тянула ко мне тонкие руки. У неё был десяток способов задержать меня и уговорить остаться, и она испробовала их все: от уговоров до запретов, от слёз до криков. В конце концов, мне оставалось только обнять её дрожащие плечи.
– Не залейте мой виноград. Лето будет дождливым.
Тогда я в последний раз поцеловал её в лоб. Я лгал - и ей, и отцу. Лгал, что верю в великую идею, что точно знаю, что делаю. Они оба чувствовали эту ложь и стремились удержать меня, не дать уйти вслед за толпой, но долг звал меня, и предчувствие странной судьбы подталкивало расстаться с родительским домом. Таким родным и знакомым, пахнущим мёдом и древесиной, прохладным в летней жаре. Вода в нём всегда казалась мне сладкой, а лембас - самым вкусным из всех, что я когда-либо пробовал.
Тогда я ушёл, остро чувствуя на себе прощальный взгляд матери. Уже знающей, что мне будет не суждено встретиться с ней в этой жизни.
Отец так и не вышел проститься.
***
Над бескрайними Льдами всегда нависает ночь, тяжёлыми тучами пряча от нас звёздное небо. Скрывая отчаявшихся беглецов от заботливого взгляда Небесной Владычицы, заставляя всех нас чувствовать себя осиротевшими и несчастными. Нас здесь много: за вычетом тех, кто уплыл с Феанаро, оставив других на верную смерть. Где-то там, впереди, Артанис ведёт свой отряд рядом с братом, а вокруг нас - бесконечная пустота. Снег и лёд, темнота и всему этому нет конца, сколько бы мы ни искали.
Ветер бросает в лицо колкие снежинки, сбивая дыхание. Каждый шаг даётся с невероятным трудом. Мы все устали. Я не спал прошлую ночь, оставшись дежурить, и теперь отсутствие сна и еды окончательно лишают меня каких-либо сил. Горло саднит от жажды, ноги становятся всё тяжелее, но остановиться сейчас означало бы верную смерть. Подсчитывая наши потери, можно было бы уже сбиться со счёта.
Правда в том, что я помню каждого из погибших.
Я перечисляю их имена перед сном, и горечь утраты и сожаления сжигает меня изнутри. Было бы глупо искать иной судьбы для нас - братоубийц и мятежников, тех, у кого руки по локоть в крови.
Я вспоминаю имена тех, кто ещё жив. Идущих под моим знаменем, возможно, на верную смерть, в неизвестность и пустоту. Они умирают каждый день, а я всё ещё зачем-то остаюсь жив.
Детский плач, едва различимый в этом чудовищном вое ветра, вырывает меня из плена собственных страдальческих мыслей. Приходится поднять ладонь, призывая отряд остановиться. Мне придётся сойти с тропы, и я прекрасно знаю, что это значит: мне придётся идти одному. В такую метель я не могу позволить другим разбредаться и рисковать жизнями.
Отчаянно вслушиваясь, я ухожу в сторону, попутно отсчитывая шаги. Два, три, четыре. Следы тут же заметает метель, и шансы мои стремительно тают, но там, среди снега и льда, я всё же нахожу то, что искал.
Девочка.
Темноволосая, вся в снегу, замерзшая и напуганная. Я беру её на руки, прижимая к себе, и отчаяние захлёстывает меня с новой силой. Укутываю свою находку плащом - ярко-зелёным, с искусно вышитыми цветами - последним напоминанием о родительском доме. Мы жмёмся друг к другу, и я говорю ей какую-то чушь о том, что всё будет хорошо, что я обязательно верну её родителям, как только мы устроим привал. И всё обязательно так и будет.
Если мы выживем.
Сердце разрывается от невыносимой нежности и радости, когда за воем ветра доносится хор голосов. Они ждут нас, и песня их льётся, указывая мне путь.
Когда я возвращаюсь с ребёнком на руках, кто-то указывает вперёд, и я понимаю без слов. Мы ускоряем шаг, чтобы догнать отряд нолдор из младших домов, что проходили здесь перед нами. Только бы родители ребёнка не потерялись в снегах, пытаясь её найти.
И пока мы идём, согретая плащом и моими объятиями, она приходит в себя и развлекает меня историями. Например, об их лорде, самом красивом во всей Арде, с волосами чёрными, словно смоль. Его голос подобен песне, и среди нолдор его считают самым талантливым музыкантом. Он вдохновляет других одним только взглядом, и сердца всех юных дев трепещут, стоит ему оказаться рядом.
Она не говорит этого, разумеется, но так я его и представляю. Идеального лорда из нолдор, с глазами тёмными, как сама ночь, тонкого и красивого, и лицо его отчаянно напоминает лицо того, кого я встретил в Альквалондэ.
Красивейшего из квенди, со взглядом, полным скорби и какой-то странной решимости. Готов поклясться, тогда мой взгляд был точно таким же. Мы столкнулись, как два предателя, и вопрос был лишь в том, кто первый успеет доложить об измене.
Никто.
Мы могли бы убить друг друга. Ранить, пристыдить, сделать хоть что-нибудь, но всё, что было между нами в тот день - это бессловесное понимание. Мы разделили нашу боль на двоих.
Мне не дано знать, жив ли он, я не знаю даже его имени, но если кому-то и суждено зваться самым прекрасным из нолдор, то это точно был тот, кого я встретил в Лебединой гавани в день самой ужасной бойни.
Отвлекая и себя, и свою находку, от тягостных мыслей, я добавляю свой голос к нашему стройному хору, и пою красивую песнь к Элентари, надеясь, что она всё ещё на самом деле смотрит с небес на своих заблудших детей.
Я пою, и песня рассказывает потерянной маленькой девочке о краях, где небо безоблачно и искрится звёздами в темноте.
Земля за морем свята.
Оставим позади рассвет,
В преддверии заката.
