Вероятно, когда Чуя был подростком и только начинал в мафии он тоже казался своим руководителям нахальным. Он мысленно отметил спросить у Кое ее первые впечатления, хотя и догадывался, что она может ему сказать по этому поводу. А ведь ему казалось, что он относился ко всем с максимумом уважения, на которое был способен. Теперь он уже не был так уверен, что его максимум так уж соответствовал стандартам мафии. Теперь-то инсинуация, что он пришел сюда только за тем чтобы понаблюдать за новичком звучит нахально, хотя сам пацан мог ничего плохого не иметь ввиду.

Поэтому Чуя не спешил с выводами насчет этого новичка, наоборот, в нем затеплился легкий интерес, действительно ли парень соответствует своей манере подавать себя?

- Пха, нет, - все же отвечает он. - Мне было скучно.

Конечно, это не вся правда, Чуя и правда пришел в том числе посмотреть и на новичка, но если уж говорить об основном мотиваторе... Да, это была скука и задвоенные цифры в глазах. Он был как ни странно весьма хорош в цифрах и лихо справлялся с финансами, хоть это и не было его основной сферой, но это совсем не значило, что в какой-то момент от таблиц, графиков и планов по развитию его не начинало тошнить. Это занятие переставало быть увлекательным уже через несколько часов после начала. Так что даже такой невесомый повод как оценить способности новичка, так как он имел отношение к Черным ящерам в большей степени чем другие руководители, даже такая притянутая причина сменить обстановку - работала.

Ответ Чуи судя по всему веселит старика Хироцу, потому что уголок его губ чуть приподнимается в полуулыбке. Еще бы. Он помнит Чую еще беспризорником из Сурибачи и прекрасно понимает, что если не дать ему вовремя выпустить пар где-то что-то рванет. Но он ничего не говорит, а только выдает короткий и информативный брифинг перед картой убежища их противника. Все как всегда профессионально и четко. Отмечены точки входа, есть информация по возможному количеству противников, виду вооружений в их распоряжении, в том числе эсперов. Становится понятно почему они так зарвались под носом у мафии, мафия выяснила, что они стали привлекать к работе незарегистрированных эсперов, так что даже хорошо, что Чуя решил объявится, с его способностью есть шанс оставить их в живых и если они чего-то стоят переманить на свою сторону. Не лучшая тактика, конечно, убивать всю организацию на глазах у будущего коллеги, но надо отметить, что среди гангстеров далеко не всегда царили любовь и преданность. А эти эсперы и вовсе вступили к ним недавно, какие-то, возможно, не по своей воле.

Шантаж существует, ему ли не знать.

Чуя кивает, соглашаясь с планом и не внося своих корректив. Хироцу профессионал, как и остальные ящеры, в его планах не бывает черных дыр, так что все что он может предложить - это максимально использовать себя. А это он обычно делает прекрасно и сам, когда у него на руках вся информация о передвижениях остальных сил. В конце концов, ему не нужны напарники.

- Я зайду с крыши, отвлеку на себя внимание, так что остальным будет проще зачистить все со своих сторон, - комментирует Чуя для Хироцу, когда остальные начали занимать позиции.

Старик знает, что для них это лучшая тактика, которая минимизирует возможные жертвы с их стороны. Так ни у кого не будет возможности помешать способности Накахары, который сам по себе является человеком-армией и необходимость думать о соратниках лишь ограничивает разрушения, которые он может произвести. Так он защитит их тем, что большая часть боевой мощи противника будет сконцентрирована на нем. А для того, чтобы этот план сработал, нужно всего лишь максимально эффектно появиться.

Отпустить гравитацию вокруг себя, создать другую точку притяжения... иногда кажется, что его способность позволяет ему летать, но это не так, все гораздо более тривиально, и к сожалению, ограничено, однако позволяет ему быстро оказаться на крыше. То, что его, наверняка, заметили часовые и уже бьют тревогу его не заботило, ведь в этом и суть.

- Ну, погнали, - на губах самого опасного в Йокогаме эспера играет хищный оскал, когда крыша под его ногами рушится, уступая силе гравитации.

Чуя внимательно смотрит на ухмыляющегося детектива. Ткань на воротнике у того безжалостно смята, создавая не самое опрятное впечатление, Эдогава сейчас похож на немного помятого кота, хотя Чуя его по своим меркам и пальцем не тронул. Что же, некоторым людям многого и не надо. От полученных пояснений только еще больше чешутся кулаки, но честно говоря, даже если он сейчас изобьет этого самоуверенного задохлика до смерти, то какой ему с этого прок? Тем более, что судя по тому, что он сказал шанс избить кого-то у него в этом мире уж точно появится. Причем голыми руками и вероятно до крови в костяшках.

Хорошо. Так даже лучше.

С разгадыванием загадок у Чуи в целом все не так плохо, ему просто редко хватает терпения на то, чтобы решить все цивилизованным путем даже если он все в целом понял. Но объяснять это детективу он не собирался, а просто устало зажал переносицу между указательным и средним пальцем прикрыв глаза. Как бы он не был хорош в разгадывании этих загадок, будь они неладны, ему все равно не хватит времени. И страшно было даже не то, что он, вероятно, подвел своих людей, страшно даже не то, что станет с Боссом, хотя он более чем уверен, что подобраться к нему у них не выйдет потому что с ним ане-сан. Нет, страшно было то, что где-то в глубине души он испытал облегчение, что ему не придется убивать директора агентства самому. Он естественно сделал бы это ради организации, и чтобы больше никому не пришлось себя обременять этой ответственностью, потому что она его по праву руководителя и правой руки, но это вовсе не значило, что ему хотелось оставлять Йокогаму без Фукузавы Юкичи. Выбирая в неидеальных условиях, которые им предоставили, то потерять Мори для Йокогамы сейчас было бы менее предпочтительно, но все равно, Агентство ест свой хлеб не просто так в структуре этого города. Так что смерть Фукузавы - это тоже хреново. Он не знает кто у них там готовится как его замена, но он более чем уверен, что он еще не готов.

Как и сам Чуя.

Какой из него Босс если он так тупо облажался, да?

И более того, он не особо понимает, что ему делать. Понятное дело, что выбираться отсюда, а значит придется играть по правилам этого стремного мира, но вот конкретно с этим умником ему что делать? Вряд ли в планы детектива входило ему помогать, потому что не нужно быть гением – его сюда заманили не для того, чтобы он отсюда быстро выбрался. Убивать его сейчас внутри книги Чуе резона нет, он не настолько мстительный. Врезать бы ему пару раз, да послать к черту. Но это он всегда успеет, а пока нужно понять как они будут действовать дальше. В любом случае это надолго, и ему придется встретиться лицом к лицу с последствиями, но его участие в конфликте явно закончилось. Собственно, как и Эдогавы. Как бы хорош он ни был он должен будет убедиться в том, что Чуя проведет в этом мире достаточно времени, значит не выйдет слишком рано даже если может.

– Да что ты говоришь? – Чуя мафиози, обычно его опасаются, когда речь идет о темных переулках, поэтому фраза звучит для него как минимум забавно. – Меня эта компания не особо пугает.

Со способностью или без, Чуя все еще один из самых опасных людей, которые могут встретиться вам на пути. Его звериные инстинкты и тренированное тело вполне позволяли ему источать уверенность даже в такой ситуации, когда ему отказано в главном его оружии – гравитации. Но это ничего. Он никогда не полагался на свою способность так, как например Акутагава, чье болезное тело не всегда позволяло быть эффективным в рукопашной.

Зато в голове сейчас у него пусто, никакой гул сингулярности не отвлекает, впервые в его сознательной жизни и это странное ощущение, но он его принимает полностью, понимая, что, возможно, это единственный раз в жизни, когда он сможет ощутить что это такое не чувствовать того, что все называют Арахабаки в своей голове.

– А тебя, детектив? – на его губах играет фирменный оскал, когда он грубо отталкивает собеседника с траектории пули. Похоже не все убийцы из пятисот будут ждать пока их вычислят, вот так сюрприз. А такие убийцы больше по его части.

Несмотря на то, что он успел частично утолить голод волками, близкое соседство с Шэдоухарт снова пробудило его аппетит, и он едва дождался, пока все разойдутся по палаткам и уснут.
Но едва он оказался один на один с такими родными и привычными тенями и мыслями об аппетитном... хотя бы кабане, как отовсюду зазвучал его голос.

Первое — ты не будешь пить кровь мыслящих созданий.
Астарион похолодел и замер. Нет-нет-нет! Он не должен был его найти!
Страх захватил его, не давая сдвинуться с места. Он чувствовал себя маленькой ничтожной букашкой.

Второе — ты будешь подчиняться мне во всем.
Голос звучал набатом, заставляя все тело вибрировать. Казадор заставлял их повторять эти правила сотни и сотни раз. Они въелись в его мысли так же глубоко, как шрамы — в кожу.
[indent]  — Абсолютно, — Астарион покорно склонил голову, даже не видя его. Он просто чувствовал его присутствие. — Это все потому, что меня похитили эти щупальцеголовые...

Третье — ты не оставишь меня, если не приказано.
Он не слушал его. Объяснения бесполезны. Приговор уже вынесен.
Астарион с трудом удерживал на лице нервную улыбку, зная, что за нахмуренные брови истязать его будут дольше.

Четвертое — ты будешь знать, что ты мой.
Все его существо противилось этому. Этого не могло, не должно было быть. Он... Он же сбежал, освободился.

Освободился? Ври себе, мой мальчик, но не мне. Ты — мой. Навечно.
Алые глаза, казалось, поглощали его. Он не мог не смотреть на них. Весь мир сфокусировался на двух ярких светящихся точках, а после — взорвался удушающей болью.

Астарион резко сел на одеяле, тяжело дыша. Он... не в лесу. Это... был сон? Такой явственный, такой детальный. Он все еще помнил ощущение тотальной беспомощности перед взглядом Казадора.
Ему нужно вернуться в замок и быстро. За опоздание он сдерет с него кожу. Снова.

Но его здесь нет. А его любимая игрушка может ходить под солнцем, пока он — нет. Что, если он свободен не только в этом? Что, если он свободен и от его дурацких правил?

Астарион тихо выбрался из палатки и подошел к соседней.
«Не пить кровь мыслящих созданий».
Он может попробовать! И Казадор ничего ему не сделает.
Но... Если Тав проснется... Проклятье. Ему было необходимо остаться в этой компании, чтобы решить проблему с паразитом. И желательно — без кола между ребер.

Так же тихо развернувшись, он ушел в лес искать кого-нибудь другого, у кого есть пульс.

***

Несмотря на удачную охоту, после он еще долго не мог выбросить из головы дурацкий сон. Ворочался, сгребал плащ под себя, впивался в пропахшую кровью ткань зубами и тихонько, чтобы никто не услышал, скулил. Он придет за ним. Он не оставит его. Он найдет его где угодно, как бы Астарион ни прятался. Он снова подарил ему осколок надежды только для того, чтобы ее потеря обжигала мучительнее раскаленного ножа.
Нет, нет, нет!
«Я найду тебя первым. И убью».

После этой мысли стало как будто полегче. Перебирая в голове различные сценарии того, как именно это произойдет, Астарион наконец смог отключиться. На этот раз без тревожных снов.

Но на утро голова все равно гудела, а глаза не желали приветствовать теперь уже безболезненный солнечный свет. Когда Тав обеспокоенно отдернул с головы не реагирующего на оклики Астариона плащ, тот даже зашипел и поспешил укрыться обратно.
[indent]  — Что, плохо спалось? — усмехнулся мужчина. — Там Гейл заварил какой-то волшебный чай, обещает, что взбодрит.
[indent]  — Какой этот Гейл... волшебный, — Астарион нахмурился, но все же сел, протирая лицо. — А чего-нибудь от синяков после сна на твердой земле у него нет?
[indent]  — Что, ни разу не ночевал в лесу? — Тав звучал искренне и мягко. Простое любопытство, не допрос. Астарион замялся, подбирая слова:
  [indent] — Да, я привык к наполненным улицам и шумным тавернам. А не этому... сворачиванию калачиком в грязи, — он недовольно покосился на одеяло, но потом заставил себя улыбнуться и снова повернуться к Таву:
[indent]  — Но я не жалуюсь. Будем считать это... новым опытом.
  [indent] — Пойдем, — мужчина протянул ему руку, и Астарион, чуть поколебавшись, принял ее, поднимаясь.

  [indent] — Тебе как будто стало лучше, — Гейл лучился дружелюбием, протягивая ему чашку. — Вчера у вас обоих вид был — в гроб краше кладут.
Астарион поморщился. Тав, видя его нерешительность, сам взял чашку, отпил и благодарно улыбнулся Гейлу. Маг аж просиял. Астарион раздраженно выдернул у него из рук следующую чашку и уселся на бревно рядом с Тавом, стараясь особенно не принюхиваться к чаю. Горячая трава — она везде горячая трава.

ходит слух, что сеньора мартинес терпеть не может свою знаменитую невестку, а сама шейла точно знает — так и есть. свекровь возненавидела её, должно быть, раньше, чем они впервые встретились — и это, в общем-то, почти обычная история. «эта безродная» украла её сына! лорена мартинес была возмущена до глубины души: она рвала и метала, дала пощёчину служанке и порывалась запереть мигеля в спальне, в чём, несомненно, было мало смысла по той простой причине, что «её мальчик» был уже совсем не мальчик, и разменяв четвёртый десяток был вправе сам решать, кого брать в жёны. личная встреча с шейлой временно сгладила все разногласия: сеньора мартинес увидела в этом браке возможность продемонстрировать великодушие своей семьи, предполагая, что это повысит их авторитет среди простых людей — и расчёт, без сомнения, оказался верным. лорена, правда, умудрилась угодить и своему кругу: у сеньориты эрнандес «появилась» неплохая родословная вместе с весьма остросюжетной и захватывающей биографией.

шейле было тогда откровенно плевать, что про неё понаписали: это замужество ей нужно было просто «кровь из носа», и она больше думала о том, как ей потом уладить дело с документами, чтобы забрать из «святой елены» малину. в те дни она была восторженной и одухотворённой: от шейлы, казалось, исходил какой-то свет. в то время она думала, что получила всё. но эта радость, к сожалению, оказалась преждевременной. в приюте знали, что она вернётся за малиной — шейла сама им говорила, что приедет сразу же, как будут документы, — и захотели рассчитаться с ней за километры вымотанных нервов и за литры попорченной крови. молодая сеньора мартинес кричала, что они не имели права отдавать её кому-то, а директриса, не скрывая своего триумфа, процедила сквозь зубы, что ни за какие деньги не нарушит тайну об усыновлении.

шейла хлопнула дверью, уверенная, что имея в распоряжении богатство и влияние супруга она сама найдёт малину: если понадобится, то наймёт полсотни детективов. и не придумала, что будет делать, если они не справятся с работой — эту возможность шейла просто не рассматривала. она говорила себе, что малину уже совсем скоро найдут, и привыкала к своей новой жизни, которая была почти что воплощением её мечты: выходы в свет, интервью и беременность — шейла, казалось, участвовала во всём этом словно бы наполовину. она качала маленькую исабеллу на руках и часто обнаруживала себя возле окна в своём большом особняке: будто надеялась увидеть, как малина перемахивает через высокую живую изгородь.

с каждой неделей надежды становилось меньше, и её мужа начинала раздражать эта затянувшая история с поиском «какой-то оборованки» — услышав это, шейла дала ему пощёчину. мигель просил её простить ему эти слова, и она приняла извинения — в обмен, естественно, на продолжение попыток отыскать малину, ведь должна же она где-то быть? шейла мартинес никогда о ней не забывала: она уже не проводила дни у телефона в ожидании звонка, найдя отдушину в профессии актрисы, которой стала удивительно легко и быстро. поначалу писали, что дело в её знаменитой фамилии, однако быстро стало ясно, что шейла обладает выдающимся талантом. фильмы, сериалы, рекламные ролики — её свекровь всецело одобряла это, поскольку гонорары шейлы быстро возрастали: из миловидной обузы она превратилась в неплохую инвестицию. а что касалось воспитания малютки исабеллы, так этим занимались гувернантки под присмотром бабушки. казалось, в семье мартинес окончательно установился мир.

который, впрочем, оказался перемирием — и, откровенно говоря, довольно хрупким. в прессе писали о романах шейлы и случайных связях с партнёрами по съемочной площадке, и лишь примерно треть историй была вымыслом. она, естественно, опровергала сплетни — с такой загадочной улыбкой, что это только порождало новые гипотезы её неверности законному супругу. мигеля злило это, они ссорились, и шейла даже предлагала развестись, но он никак не соглашался. ей это тоже было, в общем, не особо выгодно, и шейла не особенно настаивала, предпочитая снимать стресс вином, хорошим сексом — иногда случайным, — новыми проектами — к неудовольствию свекрови, всем, кроме попыток сохранить семью.

— тебе вообще есть дело до кого-нибудь, кроме самой себя? — раздражённо бросает сеньора мартинес, глядя, как её невестка наполняет свой бокал вином уже, должно быть, в пятый раз.

— единственная, до кого мне было дело, умерла, — озлобленно чеканит шейла, разбивая бокал об пол. это, конечно, небольшое преувеличение, и перед тем, как уйти, она целует исабеллу в лоб и обещает, что вернётся завтра.

дома она ругается с мигелем — снова: кто-то сказал ему, что видел, как шейла страстно целовалась с режиссёром фильма, съемки которого закончились три дня назад. и то, что режиссёром была женщина, определённо придавало всей истории пикантности — это окажется на первой полосе газет.
— ты что-то слышал о пиаре, дорогой? это же привлечёт внимание к картине, — устало сказала она, не потрудившись даже выглянуть из гардеробной, чтобы посмотреть на мужа. оба отлично знали, что вся рекламная компания фильмов, где снималась шейла, ограничивалась трейлером и красочной афишей с её именем: не было никакой необходимости в таких историях.

поверх ночной рубашки шейла надела шёлковый халат. мигеля злило безразличие, с которым она парировала его фразы, и он в конце концов не выдержал: сказал, что едет в бар, где может подцепить себе «какую-нибудь девушку» — у шейлы это вызвало усмешку, которую она не попыталась скрыть. если мигель рассчитывал на сцену ревности, то это было глупо: разве он первый день её знает?

шейла вздохнула с облегчением, когда за ним закрылась дверь: она хотела насладиться тишиной и одиночеством. налив себе бокал вина и вытащив из холодильника полукилограммовое ведро мороженого, она залезла на диван, включила телевизор и посмотрела фильм с собой же в главной роли. подметив, что в некоторых сценах можно было сыграть лучше, шейла переключила канал. как и всегда, ей становилось скучно. можно было куда-то поехать, но шейла не могла сказать, кого хотела бы сейчас увидеть — то есть, могла, но это невозможно.

или она так думала до тех пор, пока в затылок не упёрлось дуло пистолета, жегшее холодом металла.
от неожиданности шейла вздрогнула — и опустилась на колени, как велели: она не верила своим ушам и хмурилась, соображая, у кого ещё был такой голос: это не может быть малина.

может? опустив руки, шейла рывком обернулась и с громким криком молниеносно подскочила на ноги. она смотрела на малину снизу вверх — ладони в следующую же секунду легли на её щёки: она могла бы быть её галлюцинацией. а если нет, то что заставило её пропасть на десять лет? шейлу она могла найти без привлечения детективов: её лицо буквально в каждом телевизоре.

— где ты была всё это время? — непонимание смешалось с раздражением, радостью, обидой, возмущением, и в то же время — с несомненным счастьем.

та, до кого ей было дело, наконец-то здесь.

Что-то смердящее, чавкающее, блюющее лезет в ноздри, заполняет рот и легкие, ползет под плотно прилегающей броней, липко облизывает уши, лезет противным языком прямо в глазницы, вцепляется в волосы и копошится там мелкими хитиновыми тварями.

Внутри разоренного храма, теперь похожего больше на разлагающийся труп, воздух тяжелый, плотный и душный. Воняет сгнившим до жидкого состояния мясом, запекшейся кровью, немытыми, будто годами, телами, экскрементами и протухшим вином. Полуразрушенные стены, некогда любовно вычищенные до блеска, сейчас были измазаны кровью, дерьмом и и чем похуже - во славу Абсолют, естественно.
Почти на каждом шагу под ногами валяются кости, обглоданные трупы и тут же рядом иссыхают токсичные продукты жизнедеятельности гоблинов и багберов. Шэдоухарт какое-то время еще пытается задерживать дыхание, не смотреть на мазки зелено-коричневого на полу, но это было всё бесполезно от слова совсем.
Если после этого места она не помоется, то, боги свидетели, она покончит с собой.

Жрица никогда бы не подумала, что маленькие вонючие гоблины и проклятая лунная ведьма так полно будут дополнять друг друга. Но вот она здесь, в стенах некогда живого селунитского храма, смотрит на оскверненные идолы и молитвы, чувствует и жгучее злорадное удовлетворение, и влажный плотный ком переваренных вчерашних телячьих потрохов и пресного салата из капусты-моркови, который ползет по пищеводу наверх.

Отгороженная от посторонних глаз разваливающейся кирпичной кладкой обитель гоблинской жрицы была погружена в "священный" полумрак, разгоняемый тусклым светом свечей из старого тухлого жира. Даже родные тени здесь казались ядовитыми и смердящими, поэтому Шэдоухарт старалась в кой то веки держаться света - так она хотя бы была уверена, что не наступит в чьи то распотрошенные внутренности.

Вскрытое до пупка, как две половинки гнилого яблока, тело Кишки валялось на полу. Череп лопнул куриным яйцом, разметав остывшие мозги по полу. Целый глаз закатился и уже поблек, приобретя цвет переваренного желтка. Расколотая напополам челюсть обнажила на удивление целый вспухший язык, который жирным синим слизнем свисал на бок, соприкасаясь с грязным полом, будто в попытке вылакать кровь, растекающуюся из коротконогого тела. Разорванная одежда открывала взору уродливую гоблинскую женственность, изъеденную старостью и неизлечимыми болезнями - жрица вообще старалась не смотреть в эту сторону, морщась каждый раз, когда её взгляд невольно натыкался на обвисшую грудь цвета сгнившей тыквы.

Здесь везде царила атмосфера разложения и мерзости. Даже вещи, которые они впопыхах засунули в свои рюкзаки, невозможно было брать голыми руками - пальцы пачкались жиром и гарью, редкие книги и свитки были заляпаны кровью и изъедены насекомыми, чьи трупики нашли свое пристанище между замызганными страницами.

Шэдоухарт больше не могла здесь находиться.
Верная, не Верная - ей нужно было вдохнуть хоть каплю свежего воздуха. Могли бы выбрать себе в служители кого-нибудь почистоплотнее, да хотя бы тех же кобольтов!

Она недовольно засопела, размазывая грязь с добротных перчаток по лежащему в углу спальному мешку, но, судя по тому, что выделанная кожа с чавкающим звуком начала липнуть к себе же, спальник Кишки был не самым чистым местом в этой помойке. Полуэльфийка скорчила гримасу отвращения и поспешила стянуть с себя испорченную безвозвратно вещь, а потом, задумавшись, снова натянула их, раскрыла одеяло, стараясь не принюхиваться и не смотреть внутрь и перенесла мешок поближе к телу. Шэдоухарт ухватилась за босые, покрытые мозолями и струпьями ноги и бесцеремонно перекинула труп на свалявшуюся, изъеденную молью шерсть. Мертвая Кишка была намного легче чем живая - удивительно, словно её мозг хоть чего-то весил. Интересно, как быстро тупые гоблины поймут, что кровавый след, ведущий к спальному мешку в углу это не просто очередная въевшаяся в камень грязь, а улики жестокого убийства одного из их главарей?

Шэдоухарт не особо хотелось скрывать следы убийства такой поганой твари, но и раззадоривать этот загашник раньше времени она тоже не горела желанием - вдруг тело найдет кто-то немного умнее табуретки?
[indent] - Где носит нашего светлоликого защитника слабых и обездоленных? - прошипела жрица, опорожняя целую бутылку воды и размывая кровавую дорожку по полу. Нормально, сойдет. Даже не нужно особо стараться.

Астарион в это время внимательно осматривал амулет, снятый с бездыханного тела. Цепочка разорвалась от мощного удара Тава, но, кажется эльфу не составляло труда починить её, поэтому он охотно сунул амулет к остальным вещам.

Мужчина наклонился к одной из свечей.
[indent] - Защищает кого-то наверняка. Надеюсь, только своим безграничным убеждением, пфффу, - он задул её. Запах жира стал сильнее, а Шэдоухарт поморщилась и отвернулась от белесого дыма, поднимающегося от фитиля. Везет этому вампиру, он мог спокойно задержать дыхание и не принюхиваться к этой вони. Астарион погасил еще несколько свечей, пока не осталась гореть последняя. Зловонные тени подступили к ним ближе, - Поможешь оттащить мешок подальше от двери?

[indent] - Думаю, соврать то он сможет. Я больше переживаю за то, как бы он, преисполненный праведным гневом, не кинулся помогать какому-нибудь пленнику, размахивая мечом, - усмехнулась Шэдоухарт, без колебаний наклоняясь вниз и беря край мешка в руки. Подняв голову, она заметила скептический взгляд Астариона, - Что? Он же как-то убедил всех, что он Верный.

С Астарионом Кишка еще легче. Или она окончательно растеряла все свои мозги, пока валялась на полу?

[indent] - Он убедил гоблинов. Возможно, он добавлял про себя "Тиру", я не знаю. Но он отвратительный лжец, я имел неудовольствие убедиться.

Они кинули мешок в угол, и его тут же поглотили жадные тени. Неужели, он убедился в этом тогда, когда они с Тавом ушли на совместную вылазку? Эльф вскользь упомянул, когда она проверяла его раны, что они встретили там охотника-гурца, который искал их очаровательное вампирское отродье. И все же, они вернулись целыми и невредимыми и, кажется, даже никого не прирезали. Интересно, настолько невыносимо пытливым был допрос охотника или Тав действительно не умел врать?
Шэдоухарт внимательно посмотрела на Астариона и нахмурилась. Кажется, вампир не кривил душой - он смотрел на неё без тени смеха, лишь с неким налетом недовольства.

У неё засосало под ложечкой. Это было проблемой. Большой-большой проблемой. Они уже успели обчистить келью и спрятать труп, но Тав, который уверил их, что он совсем ненадолго, не возвращался уже минут тридцать, если не больше. У Лаэзель, Карлах и Уилла была причина так долго не появляться в намеченном месте, но за них Шэдоухарт так не переживала - они были втроем. Их лидер ушёл один.
Их лидер, который и врать то толком не умел, и только чудом походил на гребанного Верного в своих переливающихся золотых доспехах.
Твою мать!

Госпожа, сохрани этого упрямца в добром здравии, умоляю. Чтобы я сама смогла с ним расправиться...

[indent] - Не надо было его одного отпускать, - пробормотала она, не в силах скрыть тревогу в голосе. Жрица взглянула на эльфа, словно ища в его взгляде свои же мысли, - Астарион, мне неспокойно. Кишка хотела его усыпить, а я даже не хочу думать, что в голове у других их главарей.

Насколько их мозги изъедены скверной Абсолют? Кто вообще эта Абсолют, которая принимает в свои служители всякую шалупонь?

[indent] - А ты попробуй его удержать. Он тяжелый, - Астарион отошёл к двери и примерился к неясному силуэту в углу комнаты. Просто мешок. Просто мусор. Просто разлагающийся кусок мертвечины, таких тут пруд пруди. Он довольно кивнул и, вернувшись к последней свече, без колебаний задул её. Комната погрузилась в желтоватую темноту, слегка освещаемая лишь отблесками факелов из за дыр в стенах, - Так здесь намного приятнее, - возможно, - Даже почти интимно, - его голос понизился до шепота, и по плечам Шэдоухарт пробежали мурашки. От холода. Он снова повысил голос, - Пойдем искать свет очей наших? Думаю, если бы началась бойня, мы бы услышали, но проверить все равно стоит.

[indent] - Мм, - бархатно проворчала она, стягивая засаленные перчатки, - Погоди. И правда. Тут так темно. Только ты, я... и этот запах нечищеной канализации. Давай, Астарион, вдохни этот аромат полной грудью вместе со мной, он так заводит, - Шэдоухарт запустила испорченный аксессуар в другой угол, и шагнула в сторону выхода, - Мне кажется, что от этой вони моя личинка вертится в голове, как сумасшедшая. Кстати, - она остановилась и посмотрела на Астариона, - личинка гоблинши всё еще у тебя?

Жрица никак не могла вытравить из памяти отвратительную белую тварь, с перекатывающимися шариками-внутренностями, вылезающую из уцелевшего глаза Кишки. Еще одно отличное дополнение к этому месту.

За последние дни, это уже стало плохой привычкой, слабым просыпаться в незнакомых местах, прорываясь сквозь многочисленные видения, наполненные тяжелым присутствием Короля-Чародея и отзвуками его слов, вызывающих истерическое отвращение. Этот голос, великолепная и ужасающая мелодия, он всегда был в голове, от боли к эйфории, пробирая до мелкой судорожной дрожи и желания забиться в угол, подальше от чужих ожиданий. Драгоценное наследие, не вызывающее ничего, кроме злости. Однако теперь, очнувшись, Эбенхольц мог ощущать только пустоту, эхом звенящую вместо привычного шепота.

Все затихло — лучше не стало.

Когда музыка доиграла, он больше не знал, чему принадлежит и какой смысл в конечном счете был в том, что произошло. За что умер Крейде, если их история оказалась не более, чем дурной шуткой? Ошибкой зарвавшихся фанатиков, укравших жизнь ради лживого идеала.

Глупость, стоившая непростительно много. От этого хотелось сбежать, укрыться надежно, оставив в прошлом даже имя.

Граф Уртика, единственный живой наследник, проклятый ребенок, приносящий гибель тем, кто важен, одним своим существованием. Тогда, в Лейтании, перед судом он уже сыграл отчаянную панихиду, перекрывая Голос Обыденного, почтил память ушедших, но сам так и не нашел покоя. После конца — лишь треклятое молчание, от которого не легче.

Тишина была слишком громкой, Эбенхольц и не думал, что это возможно. Жмурился с закрытыми глазами, сжимая тонкую ткань, имитирующую покрывало, и замирал в бессознательном состоянии, мечтая о шуме. Том, что, мешая жить, был знакомой с детства константой, набором нот, завораживающих своей силой, ворохом неоформленных обещаний, легко распознанных, даже без понимания сложной игры.

Финал был завершен, и предназначение растаяло в тумане Kargereich вместе с ним. Эбенхольц же до сих пор был жив, замер на перепутье с чувством ненужного одобрения ненавистного старика и слабости, привязавшей к земле крепче пут. Пожалуй, вернись они к началу, когда чужие намерения скрывались за оскорблениями и расплывчатыми формулировками, то в таком виде он не смог бы сопротивляться, замер бы как маленький каприн, приведенный на заклание.

Хотя, если подумать, может так было бы лучше?

Надрывный хрип сорвался с губ, едва Эбенхольц попробовал двинуться, открыть глаза, чтобы оглядеться, куда на этот раз привела его судьба. Первая же попытка обернулась провалом, и хрип превратился в болезненный стон, раздавшийся громче, чем считалось бы приличным для дворянина, обязанного прятать все за напускным высокомерием, свойственным благородным. Это впитывалось с молоком матери, и сумев наконец все-таки открыть глаза, посмотрев на запыленный потолок, он поморщился от боли в затекшем теле, еще существующего отзвука старой мелодии, продолжающей звенеть даже когда она замолкла, став пустотой в голове, и осознания ничтожности собственного существования, стоящего катастрофически мало в масштабах происходящего.

Скосив взгляд в сторону, от книг к фигуре с мечом, только тогда Эбенхольц понял, что не одинок в заключении, и сцена вокруг напоминала о том, с чего все началось, еще до Герхарда и открытия неприятных тайн, с намерением сыграть последний акт в пьесе о Короле-Чародее, который слишком уж затянулся для достойного произведения. Смерть или жизнь в конце, не были важными, не для него, и потому ирония не ускользнула, стоило опять увидеть того, кто силой выбил это стремление, позволяя выбрать нечто за гранью, с горькой надеждой, не тянущей отчаянием.

— Что ты здесь делаешь, — заговорив, Эбенхольц и не думал, что так охрип. Слова перемежались с кашлем, отдающим кровью во рту, и он недовольно поджал губы, желая сплюнуть неприятный вкус или смыть его стаканом прохладной воды, — разве личи не собирались покинуть Ludwigs-Universität, когда все закончится?

Сомнений, что они все еще там же, где и были, не возникало. Места, подобного тому, где он проснулся, сложно было бы найти в городе, да и к чему уносить далеко обессиленного и бесполезного наследника Короля-Чародея, пока почитатели безумного старика продолжали сновать вокруг, поджидая момент снова напасть. Лишняя трата сил, полностью идущая наперекор тем стремлениям, которые были высказаны раньше. Поэтому, Эбенхольц не сомневался, и оттого говорить было тяжелее.

— Больше нет причин беспокоиться о безумном голосе старика в моей голове, теперь им никто не воспользуется.

Речь получилась длиннее, чем он был способен произнести, и голос в конце совсем охрип, выдавая его состояние. Но Эбенхольц все равно ничего не сказал на этот счет, не попросил воды или дать передохнуть, нет. Он лишь на мгновение опять прикрыл глаза, прежде чем вернуть Лессингу острый взгляд, полностью отвергающий внутреннюю слабость. Разговоры вслух были только наполовину для того, чтобы получить ответ, скорее он просто хотел сбежать от незнакомой тишины и раздражающе зудящих мыслей вместо надоевшей мелодии.

Другого, в конце концов, ему все равно не оставалось.

Обстановка накалялась. Упрямства в стремлении сделать все по-своему было не занимать не только Атосу, но и миледи.
Трудно было поверить, что несколько недель назад так рьяно стремилась отправить своего мужа в Бастилию и на плаху. Сейчас она с тем же остервенением пыталась не допустить его ареста, а этот самодовольный осел вздумал, по всей видимости, все же провести несколько дней в камере. Анна возмущенно сверкнула глазами, а лицо ее приняло такое выражение, будто она с трудом сдерживалась, чтобы не запустить в своего визави какой-нибудь тяжелый предмет.
Все еще держа в руке кинжал, она сделала шаг вперед, и, не давая тому даже шанса отступить, обхватила того другой рукой за шею, стремительно и пылко целуя.
И почти сразу же уперлась ему в грудь, отталкивая прочь.
— Если вы только попробуете посреди всего этого хаоса ввязаться опять в неприятности с гвардейцами или сделаете еще что-нибудь самоубийственное — клянусь богом, в этот раз я прикончу вас самолично, — пообещала она. — А Жюссак не посмеет тронуть меня и пальцем.

С этими словами она повернулась к окну и распахнула его настежь, предоставив Атосу возможность караулить дальше дверной проход сколько душе угодно. Накинуть на себя что-нибудь еще из одежды она даже и не подумала.
— Господин де Жюссак? — смятое покрывало на плечах, чуть расстегнутая сверху мужская рубашка и растрепанные волосы придавали миледи заспанный и немного растерянный вид. Да и говорить она старалась сонным и слегка изумленным тоном. — Что вы здесь делаете в такую рань? Мне казалось граф де Рошфор поручил вам сегодня патрулировать набережную.
С этими словами миледи очаровательно улыбнулась и поправила спутавшиеся волосы.
Жюссак вскинул голову, да так и застыл, его лицо отражало широкий спектр эмоций от изумления до досады — столь внезапное появление леди Винтер в доме, и по всей видимости непосредственно в спальне одного из мушкетеров означало, что никаких нарушителей ночного порядка задержать не удастся.
Миледи никогда не отличалась ангельским терпением, когда кто-то посторонний вмешивался в ее дела, и Жюссак прекрасно понимал, что если сейчас он перейдет ей дорогу, та пустит в ход весь свой арсенал, чтобы отравить ему жизнь и службу.

- Я заплачу. - Несси, наконец, перестала кашлять, и не глядя швырнула трактирщику кошелек с монетами. Один из плюсов ее сомнительного положения - в тавернах она теперь могла сорить деньгами сколько влезет.

Она не могла понять, изменился ли Харрингтон за прошедшие годы. Ну, может, седины чуток прибавилось. Выглядел он почти так, как обычно выглядят моряки после того, как в плавании их судно пожует и выплюнет очередной шторм, но все равно выглядел он чуть лучше, чем когда она вытащила его из колодок.
- Ты где шлялся? - она пододвинула бутылку и плеснула себе добрую половину кружки.
Тон у нее был - ни дать ни взять, как у рассерженной женушки, которая встречает своего благоверного скалкой, после того как он всю ночь прокутит с дружками да шлюхами.
Последний раз, когда она видела его, они еле унесли ноги от какого-то лохматого да рогатого племени на земле обетованной. Жило племя в шатрах, молилось огню и, кажется, называло себя яунголами. Кто ж знал, что заброшенный многоуровневый склеп неподалеку от их стойбища, это почитаемая до пор святыня?

А после вообще началась чертовщина - куда бы они не пошли за ними следовал сероватый туман. Он таился на тропках в скалах, в зеленых лощинах, возле реки. Несси в этот туман входить совсем не хотелось, и никому из команды тоже. Когда туман наконец нагнал их, в какой-то бамбуковой роще, размышлять что или кто гонится за ними уже не было времени - Несси просто бежала. Отмахивалась от каких-то когтей или щупалец из тумана выползавших, от роя мошкары. Она выбралась и упала лицом прямо на тропку возле бамбуковой хижины. Там ее и подобрал местный отшельник - толстый и улыбчивый, как и большинство жителей Пандарии. Пару недель Несси жила у него, носила воду - чистый источник находился в низине и ей приходилось отмахивать сотни пять шагов; помогала собирать хворост, а отшельник показывал ей как разрубать ладонью доски и камни. Не то, чтобы она освоила это искусство в совершенстве, но можно было сказать, что хук левой у нее стал вовсе даже неплох.
Никого из команды она после так и не нашла. Впрочем, говорили, что косого Пита видели где-то южнее - в одной из мелких деревушек.
- Так где? - спросила она уже тише, поворачивая в руках кружку и внимательно разглядывая узор на ней.

Флинн, позевывая, пытается очистить засохший апельсин, который нашел тут же, за стойкой Сайруса - занятие скорее медитативное, чем несущее какой-то практический смысл. Крестфол проинструктировал его еще с вечера, приказав не напиваться и приготовить все, что им может понадобиться. Он планирует выйти из гавани с самого утра вместе с рыбацкими суденышками до того, как бриз развеет последние клочья тумана.

Флинн умеет быть благодарным и помнит доброе отношение, так что подходит к делу со всей ответственностью и даже почти не опаздывает к назначенному времени. И теперь, усмехаясь, поглядывает на недовольную мордашку девчонки, за которой Сайрус строго настрого приказал ему следить: "А если, слышишь, Флинн, если с ней что-то случится, я тебе глаз на жопу натяну!" Флинн верит, Сайрус умеет быть убедительным, а ребра Фейрвинда все еще иногда побаливают после неудачи в Вольной Гавани, что неплохо заземляет. Но уж простите ему отсутствие восторга от предстоящей миссии.
Нет, Флинн далек от того, чтобы считать женщин неспособными к занятиям сложнее вышивки, ему нередко приходилось иметь дело с морячками, способными колоть орехи руками (и, как показал опыт более близкого знакомства, не только руками), но фамилия Фордрагон слыхал даже такой равнодушный к политике, большим войнам и знати бродяга, как он. А сама девчонка, кажется, еще вчера топила в ручье игрушечные кораблики с деревянными рыцарями.

- Грифона придется оставить, принцесса, - под высохшей кожурой апельсин оказывается не таким глубоким старцем, как прикидывался, и коварно плюет Флинну едким соком прямо в глаз. - Ах ты ж с... селедка паршивая! Он привлечет слишком много внимания. -  пират утирает лицо запястьем и скребет макушку острием ножа. - К тому же не представляю, как заставить его забраться на судно.

За свою жизнь Флинн наслушался достаточно баек про то, что грифоны дикие и своенравные твари - даже прирученные. К тому же он не доверяет махине, способной выпотрошить человека одним взмахом лапы, а клювом - превратить твою черепушку в уютный домик для крабов. Только безумцу могла прийти в голову мысль оседлать это чудовище, да и вообще, нечего людям делать в воздухе, нечего!

Парочка переходит на шепот, но когда во время штормов мечущийся ветер затыкает тебе глотку твоим же криком, волей-неволей учишься читать по губам. Впрочем, не нужно обладать ни особыми навыками, ни особым умом, чтобы понять, о чем они говорят. Флинна не то чтобы расстраивает недоверие, он прекрасно понимал, с какими трудностями ему придется столкнуться на этом новом, тернистом пути Честного Человека, когда принимал предложение Сайруса (опять же, не то чтобы у него был особый выбор, но Фейрвинд старается об этом не думать), но добродушные, насмешливые огоньки пропадают из его глаз.

- Может, я пойду досплю, пока вы решаетесь?

Флинн зевает так, что щелкает за ушами, но тут Крестфолу удается то ли уболтать свою подопечную, то ли от уговоров перейти к приказам, но его резкий напутственный окрик выметает их из здания Адмиралтейства быстрее колдовства какого-нибудь заклинателя штормов, Фейрвинд только и успевает подхватить свое потрепанное, облысевшее изнутри дубленое пальто. К его удивлению, Теля хватает прислоненный к стене деревянный молот, а он-то думал, что это кто-то из парней Сайруса забыл.

- Не кисни, принцесса, - легкий бриз, начавшее золотить воды залива солнце и предвкушение нового выхода в море снова поднимают пирату настроение. - Умный командир знает, что не всегда можно справиться в одиночку, и умеет грамотно распоряжаться имеющимися возможностями!

Телия размашистым шагом, закинув молот на плечо, направляется к причалам для малых судов, Флинн дает ей немного себя обогнать, и его взгляд сам собой то и дело опускается к той ее части, за которой Фейрвинд собирается следить пристальнее всего. И сбивается с шага, когда девчонка резко меняет курс, не сразу соображая, куда это она намылилась.

- Э, нет! Мы так не догов... - он пытается удержать Телию за локоть, но по ее взгляду понимает, что спорить бесполезно - девица явно лучше него знала, где нужно уступить, а где может настоять на своем.

Флинну только и остается досадливо сплюнуть себе под ноги и пойти готовить их суденышко к отплытию. Чтобы не мельтешить перед клювом грифона, если им придется отстреливаться, ему приходится переложить завернутые в парусину ружья и бочонок с порохом - интендант, выдавший снаряжение по начерканному Сайрусом на обрывке какого-то старого указа разрешению, предупредил, что если Флинн что-то потеряет или сломает, то ему откусят полжопы. Учитывая, что об интенданте поговаривали, будто он, мол, родом из Гилнеаса, к предупреждению стоило отнестись со всей серьезностью. По всему выходило, что Фейрвинду нужно в лепешку расшибиться, если он хочет, чтобы его филей остался невредим. Над тем, почему его многострадальная задница никому не дает покоя, он подумает как-нибудь потом, вопросец вообще тянул на те, что "в чем смысл бытия" и "почему летучая рыба не летает".

Теперь еще и эта бешеная птица.

Флинн еще раз проверяет линь, пробегаясь пальцами по пропущенному сквозь люверсы тросу, не перетерся ли, да и крысы за ночь легко могли погрызть пеньку, растащив на подстилку в свои гнезда, после чего отходит к грот-мачте и скрещивает руки на груди. Он уже распрощался с мыслью отбыть незаметно и теперь собирался в полной мере насладиться предстоящим шоу. Люггер был не больше двадцати футов в длину, а по опыту мало кто из животных соглашался сменить прочную землю на неверную, шаткую палубу. Хотя у их суденышка и палубы-то не было.

- Он хоть днище нам когтищами не пробьет? - Флинн с подозрением глянул на внушительные кожистые лапы зверя. - И почему бы просто не долететь на грифоне до острова?

— Я буду на месте через пятнадцать минут. Надеюсь, сэр Ричардсон с вами связался для уточнения всех деталей? Всё верно, он прислал меня в качестве посредника. Предмет при мне, я готов предоставить его на оценку, — Бао улыбается довольно и хлопает по кожаной сумке, в которой хранится статуэтка. Конечно же, никакого «сэра Ричардсона» не существует. То есть, существует, но он не в курсе, что от его имени сделана заявка на участие в торгах. Дело в том, что Бао не любит привлекать к себе внимание (даже на анонимных мероприятиях) и работать под своим именем. К сожалению, в мире капитализма существует всего одна самая крупная сеть аукционов, давно ставшая монополией, но прикрывающаяся десятью процентами «демократии». Они приветливы и дружелюбны к новичкам, но стоит тебе хоть раз оплошать, и на тебя устроят охоту похлеще тех, где сжигали ведьм, еретиков и неугодных. Катия Лиета Барбоса, управляющая филиалом в Рио-де-Жанейро, была женщиной жесткой, но с ней легко было договориться. Бразилия – далеко не самая легко контролируемая страна, поэтому здесь было проще совершать серые или чёрные сделки. В Мексике примерно так же, но там больше шансов, что с тебя спустят три шкуры, если что-то пойдёт не так. К тому же там мафия любила брать больше процентов за сделки, и этот минус гораздо жирнее всех возможных пыток. Прибавить к этому тот факт, что Бао хотел как можно быстрее избавиться от артефакта и получить деньги, и получается… страна диких обезьян и вечного карнавала!

Эмбраэр должен был прибыть в столицу еще два дня назад, но из-за плохой погоды рейс откладывался не один раз, так что приземление состоялось лишь этим утром. Добравшись до отеля, Бао первым делом как следует отмылся после поездки, привёл себя в порядок и только после обеда вызвал такси до особняка, аккурат рядом с главным офисом банка Кайша (что, естественно, не было совпадением). Анонимные аукционы – это прекрасно, но светские богатые господа никогда не отвыкнут от мероприятий, где они могут покрасоваться. Особенно если при этом они могут загадочно улыбаться, будто это они, конечно же, выкупили самый важный лот за самые баснословные деньги, хотя на деле не потратили ни копейки. Главное – показать себя и наладить связи. Система, при этом, подразумевала, что ставка может быть сделана из любого уголка мира, поскольку участие принять может кто угодно.

Переступив порог за мраморной лестницей, по бокам которой стояли резные статуи, Бао прошёл банальную проверку. Ему на руку то, что он – «один из двух миллиардов азиатов», так он становится ещё менее заметным и запоминающимся. Достаточно зайти в китайский квартал, и вот уже тебя никто никогда в мире не найдёт. Если, конечно, за тобой не рыщет парочка профессиональных ищеек. Или другие азиаты. Которых всё ещё полтора миллиарда.

За проверкой следует быстрое знакомство и процедура оценки лота на предмет подлинности. Бао проходил такое уже не раз, хоть и предпочитал выполнять частные заказы. Но когда их не было… приходилось брать подработку. Телефон звонит аккурат, когда статуэтку запечатывают и выдают ему ключ от ячейки. Такие невероятно глупые формальности – дающие клиенту понять, что этому дому можно доверять. Но в любых организациях, особенно монополиях, есть случаи, которые никогда не всплывают в новостях.

На экране высвечивается знакомое имя, и Бао щурится с усмешкой, отпивая из бокала шампанское, которым его угостили по приезду.

— Mon amour, le son de ta voix m'a manqué, — мурлычет он в трубку почти на распев. Когда ты живёшь достаточно долго, то непременно пересекаешься с теми, кто… живёт так же долго и так же нечестно, нарушая парочку законов то тут, то там. Причем, пересекаешься неоднократно, отчего земля кажется чертовски маленькой и убогой деревней. И это те связи, которые просто есть в твоей жизни, не важно, нравятся они тебе или нет. В прошлом веке вы могли быть самыми заклятыми врагами, а в этом история переворачивается так, что вам приходится сотрудничать. Лис бы с удовольствием вместо этого залёг на дно и ни с кем не виделся тысячу лет, но правила выживания гласят, что лучше всегда держать руку на пульсе и оставаться в радиусе событий, чтобы занять место получше.

У Бао на фоне играет легкое пианино, которое звучит здесь из колонок успокаивающим журчанием, добавляя месту изысканности, а на фоне в трубке слышится копошения, противная духота и назойливые насекомые, начинающие заполонять деревню. От этого ощущается особо извращенное удовлетворение: каждый из них там, где должен быть, не так ли? И Бао точно знает, где находится его Жеводанский Зверь, потому что сам был там всего несколько дней назад.

— Desculpa, querido, ты знаешь, что я не могу этого сделать. Мне нужна определённая сумма денег, и если ты не готов сделать ставку, а я знаю, что ты достаточно нищий, чтобы не дотянуть даже до начальной, то никаких сделок у нас с тобой не получится, — Бао улыбается в трубку самой очаровательной улыбкой. Тони её не увидит, но точно почувствует шкурой. Вытянув перед собой руку, он подставляет ключ под лучи солнца, пробивающиеся сквозь разноцветные витражи, и ловит на нём блики, — Аукцион начнётся в десять вечера по местному времени. Если успеешь наскрести достаточную сумму денег – я готов обсудить детали. Буду ждать от тебя новостей, mon petite. 我希望你像最后一只狗一样死在那里。

На этом лис ставит телефон на беззвучный режим и выключает, успев скинуть сообщение: "I Help You Hate Me — Sunrise Avenue. ♥". Не то, чтобы он не воспринимал угрозы от Тони серьёзно, но сейчас их разделяют тысячи километров и минимум одна граница. К тому моменту, как оборотень выберется из той вонючей деревни, Бао уже будет на пути в сторону другого континента. Тони знает его повадки и даже знает некоторые его убежища, а ещё он хорошо умеет брать след (о чём лис никогда не устанет шутить), но и Бао в ответ знает все его методы и повадки, а потому убегать от него будет несложным занятием. Эта забавная погоня может продлиться не один год до тех пор, пока Жеводанский Зверь не вымотается и не махнет на него лапой.

Хотя, надо признать, лис хотел бы, чтобы Тони сюда добрался. Желательно в момент, когда будет озвучена финальная ставка. Увидеть «довольный» взгляд Зверя воочию – то ещё удовольствие, особенно в особняке, где он ничего не сможет сделать, потому что здесь охраны хватает даже на таких тварей, как они. Бао успел соскучиться. Но будет очень неприятно после, когда их всех попросят покинуть особняк и закроют ворота.

Конечно, лис предусмотрел вариант, где от него настойчиво требуют вернуть артефакт, потому что от этого что-то там зависит, поэтому присмотрел рейс на полночь в тот же день, только вот... билеты пока не купил. Он действительно несколько на мели, и чтобы купить билет в первый класс (а другим он не согласен лететь), то нужно сначала дождаться перевода по окончании аукциона. Это риск, на который он готов пойти, чтобы открыть на борту шампанское в честь успешной миссии.

— Mental wounds still screaming, driving me insa-ane... — дождь барабанит по крыше машины, Ли Керслейк барабанит по ударным из динамиков, а Энн барабанит по мягкой, слегка истертой обшивке руля, подпевая протяжному, почти ноющему вокалу Оззи Осборна.
«Crazy train» — песня что надо, чтобы нестись по двести десятому шоссе слегка быстрее положенных сорока пяти миль в час (миль так на двадцать). А еще она отвлекает от мыслей о том, что в единственный раз, когда Ирвин попросил её об одолжении, она знатно облажалась.

Всю ночь она едва могла сомкнуть глаза. Её беспокойная голова находила любой повод, чтобы не оказаться на подушке — сборка древнего пазла, который пылился уже второй год на полке; просмотр ютуба, промотка инсты и твиттера с последующей агрессивной дискуссией на несколько часов. В итоге, она так не смогла уснуть, и, когда после полудня ощутила, как тяжелеют веки, решила все таки полчаса подремать. Ничего ведь страшного не произойдет, особенно если она поставит будильник? Энн же не собиралась засыпать — просто прилечь, чтобы избавиться от ноющего ощущения в мышцах и липкости в глазах.
Но назойливый звук так и не смог протиснуться в темную, вязкую бессознательность, и жалкие полчаса растянулись на несколько часов. Зато, когда она распахнула глаза и, даже не взглянув на часы, поняла, что давно должна быть в дороге, сон как рукой сняло.

— I'm going off the rails on a crazy train, — концовка припева смазывается, когда взгляд падает на сенсорную панель. Таунсенд должна быть в Дулуте уже через двадцать минут, хотя навигатор заботливо показывает ей сорок семь. Она чертыхается и жмет педаль в пол. Колеса сопротивляются, ноют, но, взревев, «тойота» несется вперед по полупустому шоссе. Силуэты деревьев и полей превращаются в сплошные бледно-зеленые полосы по бокам, и Энн едва ощущает скорость. Наверняка она снова получит штраф, а то и не один, но...

Ей должно быть плевать.
Не на штрафы, хотя и на них тоже — ей в принципе на них пофиг — а на Ирвина и его проблемы. На то, что, почему-то он не заказывает такси, а вырывает её в её выходной, чтобы она потратила пять часов (ну, у же меньше) туда и обратно, чтобы отвезти его домой. По сути, она могла бы даже не торопиться. Задержаться в кофейне, чтобы перекусить и захватить стаканчик венского кофе. Заехать к подруге, которая живет в Карлтоне. Энн могла вообще на берегу отказать ему, но наоборот перенесла сегодняшнюю смену на другой день.
После смерти Джолин он мог бы раствориться в тумане собственного горя, как сделали родители, или оставить всё, что было связанно с его невестой, позади и не вспоминать об этом никогда больше. Энн думала, что он так и сделает.
Она хотела, чтобы он так сделал.
Но Ирвин не пропал, не оборвал связь, словно тонкая, едва заметная ниточка всё еще связывала их.
Наверное, это такой способ душевного мазохизма, чтобы всё казалось таким же, как раньше, но извращенным, непонятным, потому что в новой-старой жизни больше нет того главного кусочка, который делал всю картину осмысленной.
И даже если так, даже если Бейли не мог отпустить то, что связывало его с её сестрой, Энн не могла проигнорировать его просьбу.

Блин. Она ведь даже скучала по этому придурку.

На подъезде к Эско все таки приходится сбавить скорость, и пальцы снова нетерпеливо барабанят по рулю уже под Scorpions. Чтобы немного успокоить свою нетерпеливость, Таунсенд выуживает из недр памяти его облик в последний раз, когда они виделись, кажется чуть больше полугода назад. Это было буквально на несколько минут — она передала ему переноску с Мистером Пенсионером и почти сразу же убежала, так как торопилась — и они даже не успели поболтать.
Ирвин отпечатался в её памяти скорее смазанной, почти призрачной фигурой под желтоватым полумраком подъезда — знакомой, но бездетальной — как выцветшая фотография. Почти, как сама Джолин, только её искривленные черты она может увидеть в зеркале — в уголках глаз, складках губ, в остроте подбородка. Ирвин же существует на редких фотографиях, но все они остались в родительском доме, в котором Энн уже давно не была.

И всё же, она сразу ловит его силуэт, еще даже не попавший в свет фар. Он почти один такой здесь — высокий, но прямой, как фонарный столб, с забитой под завязку наплечной сумкой.
Она притормаживает у тротуара и, кажется, только сейчас замечает на переднем пассажирском упаковку влажных салфеток, начатую, но так и не законченную бутылку с древней газированной водой (даже этикетка выцвела на солнце) и моток проводов с зарядками и наушниками. Энн закидывает все это добро назад, как и упаковки от чипсов и жвачек с приборной панели и две пустые банки из под энергетиков, занимающие кофедержатели, и... Блин. Энн надеется, что Ирвина не смутят крошки на коврах.

Внутрь прорывается влажный запах улицы и джинсовой ткани. Будто сырой промозглый воздух пытается занять место на переднем сиденье, но Энн совершенно не обращает на это внимания. Она перебирает в голове десятки приветствий — остроумных и серьезных — но не находит нужное.

— Хэй, — поэтому она машет рукой в небрежном приветствии и делает музыку тише. С интересом смотрит на единственную сумку, с которой он к ней плюхнулся. Таунсенд уж думала, что он будет с каким-нибудь рюкзаком и чемоданом на колесиках — даже немного разобрала багажник пару дней назад (вернее, запихнула все самое громоздкое и мягкое, вроде бумажных пакетов, по углам. Но ей приходится себе напомнить, что он ездил не в отпуск, и вряд ли в его случае из командировок привозят много вещей.

— Вообще пофиг, — пожимает Энн плечами, включая обогрев пассажирского сиденья. Она не стала уточнять, что вода — меньшее из зол, что когда либо впитывалось в эти сиденья, — Пусть извиняются те, кто тебя заставил под дождем топать, могли и поближе сбросить.

Она поворачивается к нему и на мгновение замирает, встречая пытливый, почти что рентгеновский взгляд. От неожиданности она сама отзеркалено смотрит на него, под барабанную дробь дождя снаружи и неразборчивое мычание из динамиков внутри.
Он выглядит... бледным. Почти что болезненно бледным, и лишь ржавые точки — Энн сначала решила, что это грязь — бежевые тонкие пластыри на щеке и фиолетовые круги под глазами давали его лицу какой-то цвет. Ржавые точки оказались мелкими ранками, которые где-то уже начали зарастать корочкой.
Повисает странная пауза, словно они были персонажами какой-то игры, и человек за пределами монитора отошёл в туалет, когда надо выбрать вариант ответа в разговоре.
Он заболел? Может, стоит заехать в аптеку?

Энн хмурится и откидывается на спинку сиденья.
— Что? — ворчит и заглядывает в зеркало заднего вида, пытаясь увидеть, что же он у неё рассматривает. Ну... Да, у неё не самый свежий вид, но он сам бы на себя посмотрел.
— Давно не виделись, — отвечает Ирвин, и его привычный выверенный тембр слегка размокает, как чеки, на которые он сел, и которые она не успела убрать.
— Ты что, забыл как я выгляжу? — она в последний раз оглядывает себя в зеркало, морщится, потому что пушок над губой отбрасывает тень так, будто кажется, что у неё растут усы, и снова смотрит на своего пассажира, — Или испугался, что сел не в ту машину? Если бы мы были незнакомы, я бы заблочила двери и вызвала бы полицию, так что, — она слегка тыкается кулаком в его плечо, — ты сегодня везучий парень.

Ирвин кажется таким чужеродным в изящном, но неряшливом салоне. В ее голове мелькает мысль, что он бы идеально смотрелся в каком-нибудь угловатом простеньком джипе, но вычищенном до блеска, как в самые свои лучшие заводские времена.
Вообще, странно видеть его снова вот так, в живую, а не в виде обезличенного аккаунта.
Что ж, он прав. Они реально давно не виделись.

Энн пропускает несколько машин и трогается с места, чтобы развернуться и поехать той же дорогой, которой она приехала, с некоторым перестроением маршрута.

— Напомнишь адрес? Нет, даже так, — она кивает на сенсорную панель, — вбей его в навигатор.

Улицы окрасились цветами дождливых улиц, фонарей и разноцветных вывесок. Что-то вроде серого, желтого, красного. Разметка немного теряется в отражениях луж, но Энн следует за другой машиной, выруливая на главную дорогу. Что ж, теперь какое-то время прямо.

— Э-эм... — мычит она, ощущая, как все темы разговора, которые обычно она использует, чтобы завести беседу, тают в её голове, как сахарная вата. Взгляд цепляется за капли дождя, поймавшие в плен отблески электрического света, как за спасение. Точно, можно же поговорить о погоде, — Погодка что надо, — в её голосе нет ни капли сарказма — Энн любит дождь, особенно, когда она пережидает его где-то внутри. Но Ирвину явно повезло меньше — она виновато окидывает взглядом  его намокшую куртку и висящие сосульками волосы,  — Извини, я опоздала. Были пробки.

Она придумала эту отмазку еще когда проезжала Каноэ Брук, поэтому заготовленная фраза отскочила от зубов как общеизвестный факт, даже если все на самом деле понимают, что в то время никаких пробок не было.

— Как ты... как добрался?

— Mental wounds still screaming, driving me insa-ane... — дождь барабанит по крыше машины, Ли Керслейк барабанит по ударным из динамиков, а Энн барабанит по мягкой, слегка истертой обшивке руля, подпевая протяжному, почти ноющему вокалу Оззи Осборна.
«Crazy train» — песня что надо, чтобы нестись по двести десятому шоссе слегка быстрее положенных сорока пяти миль в час (миль так на двадцать). А еще она отвлекает от мыслей о том, что в единственный раз, когда Ирвин попросил её об одолжении, она знатно облажалась.

Всю ночь она едва могла сомкнуть глаза. Её беспокойная голова находила любой повод, чтобы не оказаться на подушке — сборка древнего пазла, который пылился уже второй год на полке; просмотр ютуба, промотка инсты и твиттера с последующей агрессивной дискуссией на несколько часов. В итоге, она так не смогла уснуть, и, когда после полудня ощутила, как тяжелеют веки, решила все таки полчаса подремать. Ничего ведь страшного не произойдет, особенно если она поставит будильник? Энн же не собиралась засыпать — просто прилечь, чтобы избавиться от ноющего ощущения в мышцах и липкости в глазах.
Но назойливый звук так и не смог протиснуться в темную, вязкую бессознательность, и жалкие полчаса растянулись на несколько часов. Зато, когда она распахнула глаза и, даже не взглянув на часы, поняла, что давно должна быть в дороге, сон как рукой сняло.

— I'm going off the rails on a crazy train, — концовка припева смазывается, когда взгляд падает на сенсорную панель. Таунсенд должна быть в Дулуте уже через двадцать минут, хотя навигатор заботливо показывает ей сорок семь. Она чертыхается и жмет педаль в пол. Колеса сопротивляются, ноют, но, взревев, «тойота» несется вперед по полупустому шоссе. Силуэты деревьев и полей превращаются в сплошные бледно-зеленые полосы по бокам, и Энн едва ощущает скорость. Наверняка она снова получит штраф, а то и не один, но...

Ей должно быть плевать.
Не на штрафы, хотя и на них тоже — ей в принципе на них пофиг — а на Ирвина и его проблемы. На то, что, почему-то он не заказывает такси, а вырывает её в её выходной, чтобы она потратила пять часов (ну, у же меньше) туда и обратно, чтобы отвезти его домой. По сути, она могла бы даже не торопиться. Задержаться в кофейне, чтобы перекусить и захватить стаканчик венского кофе. Заехать к подруге, которая живет в Карлтоне. Энн могла вообще на берегу отказать ему, но наоборот перенесла сегодняшнюю смену на другой день.
После смерти Джолин он мог бы раствориться в тумане собственного горя, как сделали родители, или оставить всё, что было связанно с его невестой, позади и не вспоминать об этом никогда больше. Энн думала, что он так и сделает.
Она хотела, чтобы он так сделал.
Но Ирвин не пропал, не оборвал связь, словно тонкая, едва заметная ниточка всё еще связывала их.
Наверное, это такой способ душевного мазохизма, чтобы всё казалось таким же, как раньше, но извращенным, непонятным, потому что в новой-старой жизни больше нет того главного кусочка, который делал всю картину осмысленной.
И даже если так, даже если Бейли не мог отпустить то, что связывало его с её сестрой, Энн не могла проигнорировать его просьбу.

Блин. Она ведь даже скучала по этому придурку.

На подъезде к Эско все таки приходится сбавить скорость, и пальцы снова нетерпеливо барабанят по рулю уже под Scorpions. Чтобы немного успокоить свою нетерпеливость, Таунсенд выуживает из недр памяти его облик в последний раз, когда они виделись, кажется чуть больше полугода назад. Это было буквально на несколько минут — она передала ему переноску с Мистером Пенсионером и почти сразу же убежала, так как торопилась — и они даже не успели поболтать.
Ирвин отпечатался в её памяти скорее смазанной, почти призрачной фигурой под желтоватым полумраком подъезда — знакомой, но бездетальной — как выцветшая фотография. Почти, как сама Джолин, только её искривленные черты она может увидеть в зеркале — в уголках глаз, складках губ, в остроте подбородка. Ирвин же существует на редких фотографиях, но все они остались в родительском доме, в котором Энн уже давно не была.

И всё же, она сразу ловит его силуэт, еще даже не попавший в свет фар. Он почти один такой здесь — высокий, но прямой, как фонарный столб, с забитой под завязку наплечной сумкой.
Она притормаживает у тротуара и, кажется, только сейчас замечает на переднем пассажирском упаковку влажных салфеток, начатую, но так и не законченную бутылку с древней газированной водой (даже этикетка выцвела на солнце) и моток проводов с зарядками и наушниками. Энн закидывает все это добро назад, как и упаковки от чипсов и жвачек с приборной панели и две пустые банки из под энергетиков, занимающие кофедержатели, и... Блин. Энн надеется, что Ирвина не смутят крошки на коврах.

Внутрь прорывается влажный запах улицы и джинсовой ткани. Будто сырой промозглый воздух пытается занять место на переднем сиденье, но Энн совершенно не обращает на это внимания. Она перебирает в голове десятки приветствий — остроумных и серьезных — но не находит нужное.

— Хэй, — поэтому она машет рукой в небрежном приветствии и делает музыку тише. С интересом смотрит на единственную сумку, с которой он к ней плюхнулся. Таунсенд уж думала, что он будет с каким-нибудь рюкзаком и чемоданом на колесиках — даже немного разобрала багажник пару дней назад (вернее, запихнула все самое громоздкое и мягкое, вроде бумажных пакетов, по углам. Но ей приходится себе напомнить, что он ездил не в отпуск, и вряд ли в его случае из командировок привозят много вещей.

— Вообще пофиг, — пожимает Энн плечами, включая обогрев пассажирского сиденья. Она не стала уточнять, что вода — меньшее из зол, что когда либо впитывалось в эти сиденья, — Пусть извиняются те, кто тебя заставил под дождем топать, могли и поближе сбросить.

Она поворачивается к нему и на мгновение замирает, встречая пытливый, почти что рентгеновский взгляд. От неожиданности она сама отзеркалено смотрит на него, под барабанную дробь дождя снаружи и неразборчивое мычание из динамиков внутри.
Он выглядит... бледным. Почти что болезненно бледным, и лишь ржавые точки — Энн сначала решила, что это грязь — бежевые тонкие пластыри на щеке и фиолетовые круги под глазами давали его лицу какой-то цвет. Ржавые точки оказались мелкими ранками, которые где-то уже начали зарастать корочкой.
Повисает странная пауза, словно они были персонажами какой-то игры, и человек за пределами монитора отошёл в туалет, когда надо выбрать вариант ответа в разговоре.
Он заболел? Может, стоит заехать в аптеку?

Энн хмурится и откидывается на спинку сиденья.
— Что? — ворчит и заглядывает в зеркало заднего вида, пытаясь увидеть, что же он у неё рассматривает. Ну... Да, у неё не самый свежий вид, но он сам бы на себя посмотрел.
— Давно не виделись, — отвечает Ирвин, и его привычный выверенный тембр слегка размокает, как чеки, на которые он сел, и которые она не успела убрать.
— Ты что, забыл как я выгляжу? — она в последний раз оглядывает себя в зеркало, морщится, потому что пушок над губой отбрасывает тень так, будто кажется, что у неё растут усы, и снова смотрит на своего пассажира, — Или испугался, что сел не в ту машину? Если бы мы были незнакомы, я бы заблочила двери и вызвала бы полицию, так что, — она слегка тыкается кулаком в его плечо, — ты сегодня везучий парень.

Ирвин кажется таким чужеродным в изящном, но неряшливом салоне. В ее голове мелькает мысль, что он бы идеально смотрелся в каком-нибудь угловатом простеньком джипе, но вычищенном до блеска, как в самые свои лучшие заводские времена.
Вообще, странно видеть его снова вот так, в живую, а не в виде обезличенного аккаунта.
Что ж, он прав. Они реально давно не виделись.

Энн пропускает несколько машин и трогается с места, чтобы развернуться и поехать той же дорогой, которой она приехала, с некоторым перестроением маршрута.

— Напомнишь адрес? Нет, даже так, — она кивает на сенсорную панель, — вбей его в навигатор.

Улицы окрасились цветами дождливых улиц, фонарей и разноцветных вывесок. Что-то вроде серого, желтого, красного. Разметка немного теряется в отражениях луж, но Энн следует за другой машиной, выруливая на главную дорогу. Что ж, теперь какое-то время прямо.

— Э-эм... — мычит она, ощущая, как все темы разговора, которые обычно она использует, чтобы завести беседу, тают в её голове, как сахарная вата. Взгляд цепляется за капли дождя, поймавшие в плен отблески электрического света, как за спасение. Точно, можно же поговорить о погоде, — Погодка что надо, — в её голосе нет ни капли сарказма — Энн любит дождь, особенно, когда она пережидает его где-то внутри. Но Ирвину явно повезло меньше — она виновато окидывает взглядом  его намокшую куртку и висящие сосульками волосы,  — Извини, я опоздала. Были пробки.

Она придумала эту отмазку еще когда проезжала Каноэ Брук, поэтому заготовленная фраза отскочила от зубов как общеизвестный факт, даже если все на самом деле понимают, что в то время никаких пробок не было.

— Как ты... как добрался?